В сущности, что могло расстроить ее больше, чем жалость к себе самой. Она теснее прижалась к Вельзевулу, не чувствуя, что он обессилен морально и физически.
Слезы. Женщины. Этими мокрыми уловками начинаются и кончаются все их сцены. Они тогда еще жили в согласии, и такая сцена не могла быть ей или ему в ущерб. Сара вздохнула на груди Вельзевула не без мысли, что слезы сведут его с ума. Тем лучше. В эту волнующую минуту ей всего больше хотелось, чтобы Вельзевул проникся мыслью, что она — самая удивительная женщина, какую он когда-либо встречал. А между тем в этих слезах не было ничего особенно трогательного, и Вельзевул лишь вздрогнул от какого-то смутного ощущения. Он не мог не чувствовать уязвимость своего положения. Может показаться, что Вельзевул избегает женщин, а в тех случаях, когда это невозможно, он играл стоика перед ними. Судите о нем, как хотите, не забывайте только, что он дьявол. В интересах истины я должен сказать, что его склонность к женщинам была сомнительной, а восхищение ими — умеренным, чем видимо исключается полигамия.
После танца, который Сару сделал несчастной от избытка счастья, она пронзила Вельзевула сладострастным взглядом и взяла с каминной доски коробочку, упакованную в золотую бумагу с теснением.
— С Рождеством, дорогой.
Вельзевул покорно принял поцелуй в щеку. Подарком ему были духи Марк Джекобс.
— Твой подарок в спальне, — сказал он.
— Что там?
— Иди и посмотри.
Через две минуты Сара вернулась с букетом полевых цветов.
— Господи! Как это возможно? Ромашки, ирис, люпин, аквилегия, василек синий, гвоздика и все в одном букете! Откуда ты знаешь, что я обожаю полевые цветы?
— Я же дьявол, забыла?
— Я без ума от тебя!
Сказав это, Сара с наслаждением вдохнула густой аромат цветов и опять издала протяжный стон на выдохе. Вельзевул стоял рядом, и она сжала его руку выше запястья.
— О, Вельзевул, я знаю, ты, конечно, будешь все отрицать, но признайся, что ты любишь меня. Ну, хотя бы восхищаешься мной! Да, да. Я видела знаки твоей увлеченности. Пусть даже чувство утопало в каком-то смешении лукавства, притворства, показного безразличия, которое тебе нравится напускать на себя. Это странная, неожиданная любовь тебе вдохновила — ты принес мне зимой полевые цветы! Не скрывай свои чувства, не дай угаснуть в себе этой любви ко мне!
Едва опомнившись от столь поразительного монолога, он спросил:
— Скажи, по дороге сюда ты нигде головой не ударилась?
— Ах, сама не знаю, что говорю. Я благодарна тебе за ту радость, которую ты доставил мне. Чтобы ты ни говорил, мы могли бы жить вместе…
— В Аду, — присовокупил Вельзевул. — Там места хватит всем.
Он усмехнулся и двинулся к дивану, положил подушку под голову, лег на спину и вытянул ноги со словами:
— Было много дел. Я как выжатая губка.
Сара присела у его ног и положила букет на колени.
— Устал? — спросила она.
— Да. Если бы ты знала, как трудно быть дьяволом.
— Ах, Вельзевул, бедный ты мой!
После этих слов, в которых сквозила чуть ли не материнская жалость, Сара погрузила лицо в цветы. Потом запрокинула голову и не открывая глаз воскликнула:
— Боже! Когда же я была счастливее, чем теперь! Это какое-то волшебство!
— Тебе во всем видится волшебство.
Сара опустила руки вдоль тела, повернула голову к плечу и внимательно посмотрела на такого ей родного и близкого по духу мужчину.
— Ты не находишь, что мы похожи друг на друга? — спросила она.
— Как это? — не открывая глаз спросил Вельзувел.
— В тебе живут две разные личности. Одна — пессимист, для которого жизнь мрачная неизбежность, другая — артистическая натура, утонченная, благородная, а я — проекция тебя второго.
Тут он открыл глаза и не зная, как отнестись к этим словам, воскликнул:
— Только этого еще не хватало! Жизнь, которую я веду, принадлежит только мне. Мой опыт является суммой дьявольского предназначения. Я доволен своей жизнью, и мне не нужна родственная душа, которая разделила бы ее значительность и красоту.
Слова эти возмутили Сару, и вполне справедливо.
— Что ты знаешь обо мне?
— Тождественность человеческих существ ведет к тому, что изучение страстей и слабостей одного человека позволяет прояснить особенности всех остальных.