Имоджин опиралась подбородком на руку и смотрела на проститутку с восторженным вниманием.
– Они наклеивают мушки, чтобы скрыть урон, нанесенный болезнями, – сказал он. – Видите, у нее на щеке их четыре?
– Потрясающе, – произнесла Имоджин, не в силах оторвать взгляда от лицедейки.
Рейф сделал знак хозяину.
– Что у вас на ужин?
– Фаршированное телячье сердце, – сказал хозяин, – жареная печенка, пирог с голубями – все к вашим услугам!
Он повернулся вокруг своей оси и шлепнул молодого человека, маячившего у него за спиной.
– Вложи шпагу в ножны, а не то будешь допивать эль на улице и потеряешь счастливый случай увидеть и услышать Кристабель.
Молодой человек с недовольным видом вложил свое оружие в ножны, а Хайнд, не переводя дыхания, продолжил:
– …баранья нога, зеленый горошек.
– Мы закажем пирог с голубятиной, – сказал Рейф. – И лимонад для моей спутницы.
– Эй, там! – взревел Хайнд, не потрудившись ответить. – Вы что, думаете, это помойка?
Секундой позже он притянул головы двух своих гостей друг к другу и ударил их одну о другую с такой силой, что послышался треск, потом одного из них швырнул через весь зал.
– Боже мой! – вымолвила Имоджин, продолжая медленными глотками потягивать вино. – Он очень силен, несмотря на малый рост.
– Бросать людей через всю комнату – хорошее упражнение.
– Как вы думаете, есть у нашей актрисы друг?
Рейф подвинул свой стул так, что теперь его плечо почти касалось плеча Имоджин.
– Да уж, не без того, – сказал он, когда лицедейка спрыгнула со сцены прямо в объятия молодого человека, поднявшего ее высоко в воздух, а потом торжественно вынесшего из парадной двери.
– А где они… – начала Имоджин, но не закончила фразы.
– Где они проводят ночь?
Он не мог бы сказать, покраснела ли она, из-за слоя румян на ее лице.
– Разумеется, я не посмел бы этого выговорить в обществе такой почтенной леди, как Гризелда.
Имоджин хмыкнула. Она бросила на него взгляд исподтишка, потом беззаботно рассмеялась.
– Что? – спросил Рейф, наклоняясь еще ближе к ней, так что его рот оказался возле ее неестественно желтых кудряшек.
– Я ничего не сказала.
Голос ее звучал дерзко и вызывающе, но внимание Рейфа привлек изгиб ее уха. Он мог его различить сквозь желтую пену кудряшек.
– Вы совсем не похожи на Гризелду, – сказал он ей на ухо и с удивлением услышал, как вибрирует его голос. А потом дотронулся языком до этой изящной розовой раковины.
Она вздрогнула.
– Вы прекрасны на вкус, – сказал он. – Вы сладостная и женственная, несмотря на то что напускаете на себя вид легкомысленной, умудренной житейским опытом вертушки.
– Вы говорите, как Рейф! – сказала Имоджин и бросила на него хмурый взгляд. – Я вовсе не собираюсь становиться любовницей одного человека и принадлежать только ему. Вы представляете, что вынуждена делать эта женщина, чтобы просуществовать?
– Да, – пробормотал Рейф, снова склоняясь к ней.
Но ее глаза сверкнули так, как могли загореться только глаза Имоджин.
– Женщины по всей этой стране вынуждены добывать себе хлеб насущный постыдным способом, – сообщила она ему.
Был только один способ заставить ее замолчать. Однако даже это не сразу сработало. Она пыталась что-то сказать и била его по плечу изящным кулачком. Но Рейфу было наплевать.
Он не целовал женщину, по-настоящему не целовал, с тех пор, как умер его брат, а потом начал пить, и все радости жизни отошли на задний план и испарились вместе с виски. Теперь же он смог почувствовать трепет ее нежной и полной, а сейчас недовольно выпяченной нижней губы. Она была слишком полной для безупречной красоты и чересчур нежной, чтобы ее можно было назвать иначе, чем совершенством.
Она перестала сопротивляться. Ее стройные белые руки обвились вокруг его шеи, и теперь для него перестал существовать запах разлитого джина и табачного дыма, царивший в гостинице. Он ощущал только невинный женский аромат Имоджин, которая, несмотря на свои претензии на свободомыслие, не завела любовника. Пока.
На стол возле них со стуком поставили блюдо.
– Я плачу за выступления на сцене, – сказал Хайнд. – А вы двое, похоже, слишком нетерпеливы, чтобы вести себя должным образом.
Рейф отстранил Имоджин и медленно поднялся на ноги, с яростью глядя на Хайнда.
– Вы, кажется, позволили себе невежливое замечание, касающееся этой молодой леди? – спросил он негромко. Но в этой части зала воцарилась тишина, как в стоячей воде пруда. – Мистер Хайнд, кажется, вы позволили себе какое-то дерзкое замечание?
– Нет, – запинаясь пробормотал Хайнд, теперь вовсе не похожий на того дюжего малого, который был способен бросить одного из своих гостей через все помещение. – Я ничего не говорил! Ничего!
– Хорошо. – Рейф снова уселся на место.
Хайнд поспешил бочком ускользнуть подальше от них.
– О Боже! – прошептала Имоджин. – Гейбриел, теперь все на нас глазеют!
– Пейте вино, – ответил Рейф. – Они очень скоро забудут о нас и вернутся к любимым развлечениям. – Он посмотрел на Имоджин: – Я думаю, они потрясены видом ваших волос. Этот парик выглядит как нечто среднее между штопором и блеском молнии.
Теперь ее кудри вырвались на свободу и торчали во все стороны.
– Пепельнокудрая Медуза, – сказал развеселившийся Рейф.
Глаза Имоджин сверкали не только от возбуждения – в них горело желание. И от этого взгляда Рейф затрепетал, как подросток, впервые в жизни обнявший девушку. Он чувствовал, как бурно и глухо бьется его сердце. «Она желает Гейба, а не меня», – сказал он себе. Имоджин начала стягивать перчатки.
– Что вы делаете? – спросил он хрипло.
– Снимаю перчатки, чтобы поесть этого замечательного пирога с голубями, который вы заказали.
Мужчины, окружавшие их, вернулись к излюбленному занятию – они поднимали кружки с элем и подносили их ко рту, при этом ссорились, орали и продолжали вести себя почти как безумцы, какими, вероятно, и были. Она уже стянула перчатки и теперь оглядывалась в поисках столовых приборов. Рейф подал ей вилку.
– Где вы ее нашли?
– В такое место, как это, следует приезжать с собственными столовыми приборами.
К счастью, в этот момент раздался одинокий звук трубы, и это спасло Рейфа, который вовсе не был уверен, что сможет смотреть, как она ест, и не попытаться усадить Имоджин себе на колени и не съесть ее самому.
– Это, должно быть, Кристабель, – сказал он, хотя никаких комментариев и не требовалось.
– Действительно, судя по вывеске на двери, это должна быть «Любовница любви», – сказала Имоджин, и на устах ее запорхала улыбка.
Рейф взял ее руку без перчатки и поднес к губам.
– Конечно, ей можно предоставить свободу действий за ее же деньги, – заметил он медленно и тихо.
Она покраснела. Это было заметно даже сквозь толстый слой пудры и румян.
Зрители завопили. Они повскакали с мест, мужчины рванулись вперед, стараясь смести с дороги как можно больше людей и освободить проход к сцене. Все нарастающий шум показывал, что Кристабель прибыла и сейчас появится на сцене.
– Если они все встанут, мы ничего не сможем увидеть, – сказала Имоджин.
– Сомневаюсь, что они сядут на свои места, – сказал Рейф и тут же гаркнул во всю глотку: – А ну сядьте, вы, там впереди!
Но океан людей впереди не имел ни малейшего намерения подчиниться и сесть. Они рвались на сцену, и сдержать их могли только пять или шесть дюжих малых, охранявших подступы к сцене.
Имоджин поднялась на цыпочки.
– Как она выглядит? Вы не сказали, видели ли ее прежде.
– Кристабель? Волосы у нее взбиты даже выше, чем у вас, если это то, что украшает женщину.
Не имело значения то, что Имоджин была в сто раз красивее, чем Кристабель. Имоджин не нуждалась в том, чтобы он превозносил ее красоту.
– Она носит мушки?
Но Рейф не успел ответить, потому что Кристабель начала петь.