Зайцев валил по лестнице. Ему было досадно на себя, но и смешно тоже. Усы, да уж. На месте Смекалова он бы тоже ржал.
На портретах усы у прославленного маршала‑кавалериста товарища Буденного и правда были выдающиеся — две огромные, удало топорщившиеся метелки. Не усы, а переведенные под нос бакенбарды.
Зайцев стучал башмаками по лестнице, размышлял. А как их мыть — часто, редко? Расчесывать? Смазывать надо или нет? Чем? Сами ли они по себе так стоят? Сколько времени требуется, чтобы вырастить эдакое украшение? И каждому ли оно доступно или ограничено природой?
Лестница спускалась в прохладный полумрак вестибюля. Недавно объявили неделю экономии электричества. Только на касках дежурных милиционеров за стойкой лежали солнечные блики, проникавшие через окно. Зайцев отразился в дверном стекле светлым привидением. Он не выдержал. Бросил взгляд на дежурных: нет, головы склонены. По утрам в угрозыске сравнительно тихо. Зайцев, глядя на себя в темное стекло, быстро приложил под нос по два пальца, средний и указательный.
И чуть не подпрыгнул — боковым зрением заметил внизу разворачивающееся движение. Сердце ухнуло. Остроухая тень. Стукнули когти — Туз Треф. Пес, очевидно, дремал на прохладной плитке, пока вожатый дул свой чай в столовой. А теперь вскочил, приветствуя знакомца. Ожидал ласки. Тускло блестел в полумраке нос. Зайцев видел, что это Туз Треф. Видел знакомые круглые рыжие брови. Видел блики в глазах‑вишенках. Слышал, как ходит туда‑сюда хвост.
Но сумел выдавить только:
— Здорово, друг.
И поспешно толкнул дверь и выкатился наружу.
Весело уже не было. Липкий, гадливый ком, который он тогда почувствовал в клубе, снова стоял внутри.
Зайцев держался за кожаную петлю. Переполненный трамвай звенел всеми своими кишочками. Будто черно‑серые гроздья пассажиров, висевшие на обеих площадках, тянули его назад. Внутри тоже давка, но все‑таки свободнее.
Ехали по Лиговке в сторону окраины. Злачные места. Зайцев смотрел и не видел серые обшарпанные дома. Ком внутри рассосался. Осталась досада. Милый, смышленый Туз Треф — и все равно ведь нахлынуло это омерзительное ощущение мощных мышц под руками, этой дикой, извивающейся животной жизни, которую нужно прекратить во что бы то ни стало…
Зайцев отвернулся, стал глядеть на пассажиров. Ни на кого в особенности — взгляд плавал по озабоченным замкнутым лицам. Но все‑таки это был взгляд сыщика. Парень поодаль, в спортивной футболке и клетчатой кепчонке, ничем не отличался по виду от других парней в кепке. Точно так же раскачивался вместе со всеми и вместе с трамваем, точно так же держался за кожаную петлю. И все же Зайцев сразу отметил: вор.
Щипачок был еще молодой. Может, и в картотеке нет. Зайцев наблюдал. Трамвай тряхнуло. Щипачок упал на дородную тетку с сумкой. «Пардон», — и задвигался, извиваясь в переполненном проходе, к выходу. Некогда, одернул себя Зайцев. Возвращаться на Гороховую с щипачком на буксире, сдавать, оформлять, терять несколько часов ему сейчас было совсем некстати.
В любом расследовании первые‑вторые сутки решают, уйдет ли следствие в прорыв или дело повиснет.
Не было у него этих лишних часов.
Тетка все так же стояла. Большая, хмурая. Зайцев гадал, что там могло быть в ее кошельке. Рублишки, карточки да, может, дешевое зеркальце. Какой ленинградец не знает о карманниках? При себе кошелек держать надо, гражданочка. Отвернулся. Юрка Смекалов прав, убедил он себя: мелюзгу не переловишь, все равно сразу новая набежит.
Город жил своей жизнью, как лес или река. Через запыленное, в потеках окно Зайцев увидел, как щипачок спрыгнул, не дожидаясь остановки. Обокраденная женщина все так же устало глядела перед собой.
Трамвай перенесло через стоячую вонь Обводного канала. Дома лепились все еще плотно, по‑городскому. Но за окнами все чаще мелькала зелень. В трамвае стало больше света. Зайцев прикинул: пора выгребать. Двинулся к выходу. Но внезапно повернул, цепляясь за петли, за поручни, тесня плечом пассажиров.
— А, это вы! А я смотрю, вы или не вы, — дружелюбно обратился он к обокраденной. — Тетка глянула подозрительно. А Зайцев уже нырнул рукой за борт пиджака. — Я же вам два целковых был должен. Ну так вот.