— Мне не терпится узнать, как проходят торги. Она понимала, что большинство людей сочтут ее присутствие на распродаже собственного имущества чем-то из ряда вон выходящим, однако гордость не позволяла ей скрыться от посторонних глаз, как это недавно сделал отец.
«Пусть они думают все что угодно, — решила она, — но я не позволю им считать, будто я убита горем или в отчаянии рыдаю, лежа на кровати».
Она была очень красива и надменна в своем лучшем платье и широкополой шляпе с перьями, сидела рядом с аукционистом и запоминала каждого покупателя. Различные предметы обстановки, выставленные на продажу, оставили ее почти равнодушной, так как с ними не было связано никаких личных воспоминаний. Но вот в зал внесли драгоценности матери, и тут она впервые испытала острый приступ сожаления, вызванного, как она сама пыталась себя убедить, чистой сентиментальностью.
— Ты вся сверкаешь, словно сказочная фея, мама, — сказала Лоринда как-то раз в детстве своей матери — та зашла пожелать ей спокойной ночи перед тем, как спуститься к обеду.
— Это ожерелье принадлежало еще одной из моих прабабок. — Мать прикоснулась к изумрудам на шее. — Когда-нибудь, дорогая, оно перейдет к тебе, эти изумруды под цвет твоих глаз!
Теперь, глядя на изумруды, Лоринда сожалела о том, что ей так и не довелось их надеть. Они слишком бросались в глаза, чтобы их могла носить молодая девушка, а Лоринда всегда гордилась своим непогрешимым вкусом в одежде. Однако она часто вспоминала об изумрудах и не раз, вынимая из сейфа менее массивные украшения, мечтала надеть это ожерелье на свою свадьбу. Оно бы выглядело чрезвычайно эффектно на белоснежной коже, под пару крупным серьгам, сверкавшим у нее в ушах. Теперь же все это пойдет с молотка, и Лоринда окинула взглядом гостиную, невольно задаваясь вопросом, кто из присутствовавших дам сумеет оценить драгоценности по достоинству.
Конечно, у нее не было необходимости выставлять их на торги. Изумруды принадлежали ей, и после смерти матери она упорно не желала уступать просьбам отца продать или заложить их.
— Они мои, папа, — отвечала она, стоило ему заговорить с ней об этом. — Они — собственность маминой семьи и, следовательно, не имеют никакого отношения к Камборнам.
— Позволь мне выручить за них немного денег, Лоринда, — упрашивал ее отец. — Я скоро выкуплю их, даю тебе слово.
Но Лоринда каждый раз отказывалась, и хотя в конце концов ей пришлось выставить их на торги, она пошла на это ради своего отца — для него, а значит, и для нее, это был долг чести. Когда же наконец изумруды были проданы с торгов, у Лоринды возникло ощущение, что часть ее юности с надеждами и грезами ушла безвозвратно.
Для нее ожерелье было чем-то совершенно особенным, и она почувствовала облегчение оттого, что оно не досталось никому из ее знакомых великосветских дам. Изумруды приобрел пожилой мужчина, по виду старший клерк в конторе, и она решила, что это ювелир, выступающий в роли посредника.
«По крайней мере мне не придется наблюдать, как кто-нибудь наденет их себе на шею из желания меня унизить», — подумала Лоринда, с нетерпением дожидаясь конца торгов.
А когда мучительная процедура завершилась, к ней подошел аукционист.
— Весьма удовлетворительный результат, если мне будет позволено так выразиться, миледи, — заметил он, когда они остались одни в пустом зале.
— И какова же общая сумма выручки?
— Около сорока пяти тысяч фунтов, миледи, и если вы согласитесь принять те двадцать тысяч, которые этим утром были предложены за дом, то в итоге получится шестьдесят пять тысяч фунтов наличными, без вычета наших комиссионных.
— Я уже распорядилась, чтобы вы передали чек достопочтенному Чарлзу Фоксу.
— Будет исполнено, миледи.
Лоринда взяла дорожный плащ и набросила его на плечи.
— Вы уезжаете, ваша светлость? — спросил аукционист.
— Да, уезжаю, — ответила Лоринда.
Она вышла не оборачиваясь. Карета ожидала у порога, на козлах сидел совсем еще молодой грум; она его выбрала потому, что ему платили меньше, чем остальным. Карета была нагружена чемоданами, сундуками, саквояжами, медными кастрюлями и прочей кухонной утварью, которая не заслуживала быть выставленной на торги.
Лоринда окинула взглядом карету, улыбнувшись, взобралась на козлы и взяла в руки вожжи.
Почти все, кто пришел на торги, уже разошлись, но когда карета выехала с Ганновер-сквер и проследовала по Пиккадилли, вокруг собралась целая толпа — прохожие останавливались и изумленно таращились на нее. Лоринда была совершенно уверена, что еще до обеда слух о последней скандальной выходке леди Камборн облетит все светские гостиные города. Лондонская публика уже привыкла, что знатные особы не появляются без сопровождения слуг в роскошных ливреях, но кто и когда видел даму из высшего общества в шляпе с перьями, которая бы сама правила каретой, и притом весьма ловко?
Запряженная парой свежих лошадей, карета продвигалась в уличном потоке, и вот перед ними открытая дорога, здесь Лоринда смогла еще прибавить скорость.
Когда уже больше никто не мог ее видеть, она передала вожжи груму.
— Подержи их немного, Бен, — сказала она. — Нам предстоит долгий путь, и мне лучше устроиться поудобнее.
Он сделал так, как она велела, и Лоринда сняла шляпу с перьями. Засунув ее под сиденье, она накинула на голову шарф и завязала его под подбородком.
Потом протянула руку, и, передавая ей вожжи, молодой грум улыбнулся.
— Это немного похоже на приключение, не правда ли, миледи?
— Для нас это путь в неведомое, — согласилась Лоринда. — А поскольку обратной дороги нет, то нам лучше довольствоваться тем, что дано судьбой.
Она задумалась. Совершенно очевидно, что все обстоит именно так, как она сказала Бену, и пути назад действительно нет.
С отъездом из Лондона целая глава в ее жизни подошла к концу.
Путешествие оказалось долгим, и Лоринда успела утомиться задолго до того, как они добрались до Корнуолла.
Она избегала менять лошадей на каждой почтовой станции, а потому они не могли ехать с большей скоростью. Они старались прибывать на место пораньше, чтобы дать лошадям более длительный отдых, а уж затем продолжать путь на следующее утро.
Так как они вынуждены были экономить на всем, Лоринда отдавала предпочтение маленьким гостиницам без привычных удобств, где ее приезд вызывал переполох просто потому, что постояльцы из высшего общества в таких местах редкость.
Впрочем, она обнаружила, что большинство окрестных землевладельцев были только рады ей угодить, и какой бы неудобной ни была постель, какими бы жесткими ни казались простыни, она умудрялась спать достаточно крепко и на следующее утро просыпаться бодрой и полной сил.
Лоринда сменила свое самое нарядное платье, в котором была на аукционе, на более скромное и практичное. В сущности, она уже вознамерилась переодеться в мужской костюм — в нем она чувствовала себя гораздо свободнее, — но тут вспомнила, что ее появление в облике подростка может вызвать настоящий скандал среди сельских жителей, с которыми ей придется общаться. Поэтому Лоринда осталась в женском платье, хотя ее отказ носить шляпу, похоже, сильно удивил многих содержателей гостиниц и особенно их жен.
Отдельные участки дороги были в ужасном состоянии, но погода стояла сухая, и по крайней мере колеса довольно неуклюжей на вид кареты не застревали в непролазной грязи, что обычно являлось одной из самых неприятных сторон путешествия зимой.
Иногда их застигал в пути проливной дождь, но Лоринда упорно отказывалась от предложения Бена посидеть в карете, пока он будет править лошадьми: она считала, что плащ с капюшоном вполне способен защитить ее от любого разгула стихий.
Иногда выдавались очень жаркие дни, лошадям досаждали мухи, поэтому Лоринде приходилось делать остановки и давать им часовой отдых после полдника. Она была не слишком разговорчива с Беном, часто сидела в одиночестве, размышляя о новых испытаниях, ожидавших ее с отцом. Ей было трудно не думать о том, где взять недостающие сорок тысяч фунтов, которые они все еще оставались должны Чарлзу Фоксу.