— Бежать? — Она в замешательстве подняла брови. — Что, черт побери, ты имеешь в виду?
Все последние дни она пребывала в чувственных грезах, в сновидениях, она потеряла ощущение реальности, жила только его ласками. Но теперь его слова вернули Габи в холодный мир действительности, словно ледяной поток низвергся на нее.
— Ты что, действительно не веришь мне? После всего, что между нами…
Она резко оборвала себя. Она хотела сказать «после всего, что между нами произошло», но она не будет унижаться, не будет пресмыкаться перед ним! Ты что, забыла, строго выговаривала Габи сама себе, забыла — всего за несколько дней, — какую цель он преследовал? Наслаждение, которое он получил, занимаясь с тобой любовью, — всего лишь часть достигнутого…
— Верить тебе? — Он коротко рассмеялся. — Милая, да я никому не верю. Я тебе сказал это еще тогда, когда мы познакомились.
— Кроме самого себя, конечно? — В ее голосе слышалось раздражение и где-то глубоко, даже глубже, чем страдание, сдерживаемая ярость.
Губы Луиса вытянулись в ироничной улыбке.
— Конечно, себе — в последнюю очередь! — Он бросил взгляд на часы и собрал бумаги в стопку. — Не расстраивайся, дорогая. — Опять этот ненавистный ей насмешливый тон. Глупая, она думала, что никогда больше не услышит в его голосе этих интонаций. — Ты будешь не одна. Эрнесто и Розита выполнят любое твое желание.
С трудом удерживаясь на ногах, еще на что-то надеясь, Габи хотела сказать ему: «Пожалуйста, Луис, не поступай так ни со мной, ни с самим собой», но вместо этого она посмотрела ему прямо в глаза, ее непреклонность приобрела твердость стали, и она лишь холодно спросила:
— А что будет, когда ты вернешься? Как все будет тогда? Или ты никогда об этом не думал?
— Наоборот, думал, и очень много.
— Хорошо, а что, если я… — она провела кончиком языка по губам и залилась краской, — …беременна?
Луис спокойно кивнул.
— Ну что же, я допускаю и такую возможность.
Черт побери! Он говорит об этом так, словно именно эту цель и преследовал все время!
— Но я могу и избавиться от ребенка. Ты ведь не можешь запретить мне сделать это, не так ли? — Габи подумала, что он сделал все возможное, чтобы причинить ей боль, разве только не убил ее. И теперь она хотела причинить боль ему. — Кроме того, я хочу, чтобы ты знал, я не хочу от тебя ребенка.
Но его было невозможно чем-либо задеть. Казалось, он тверже, чем любая земная твердь.
— Все это не имеет значения, — холодно ответил он, — я просто позабочусь, чтобы ты оставалась здесь до тех пор, пока не будет поздно избавляться от моего ребенка. А сейчас извини меня…
Габи молча смотрела, как Луис открывает кейс и складывает в него бумаги. Он совсем меня не знает, ни капельки, думала она, испытывая новый прилив боли. Если она действительно беременна, то единственным чувством к этим усердно делящимся клеточкам, формирующимся в ребенка Луиса, станет яростная ненависть, защищающая ее любовь. И чтобы сохранить любовь, она спокойно уничтожит эти клеточки. Он никогда ее не поймет…
— Желаю удачной поездки, — ровным голосом проговорила Габи.
— Спасибо. — В дверном проеме он на мгновение задержался. — Мы поговорим, когда я вернусь.
Габи услышала удаляющиеся шаги Луиса на веранде, приглушенный разговор с Эрнесто, затем ее ноги подкосились, и она опустилась во вращающееся рабочее кресло Луиса. Крошечный муравей испуганно носился от одного края письменного стола к другому, пытаясь спуститься с него. Габи машинально подставила руку, дала муравью возможность перебраться на нее и осторожно опустила его на пол.
Вновь и вновь одна и та же мысль не давала ей покоя — почему именно он? Почему именно его полюбила она раз и навсегда? Почему полюбила человека, для которого она значит не больше, чем любое другое живое существо, мужчину, чьей целью, кроме примитивной страсти к обладанию, было оплодотворение ее своим семенем, словно она невинная жертва, приносимая богу плодородия?
Сквозь открытые ставни взгляд Габи устремился на клетку, из конца в конец которой непрерывно метался ягуар. Луис никогда не изменится, никогда не позволит, чтобы им овладели простые человеческие чувства сострадания или любви. Ни одна женщина не сможет растопить лед в его сердце.
Так она сидела с окаменевшим лицом до тех пор, пока не услышала рев самолетного мотора. Звук медленно растаял в неподвижном воздухе, и так же медленно лицо Габи сморщилось. Опустив голову на сложенные руки, она залилась слезами, которыми, казалось, истекало ее сердце.