— Ах, так?!
В мгновение ока Аман оказался распростерт навзничь на постели, в то время как мужчина нависал над ним, опираясь на локоть здоровой руки и придерживая уже оба запястья юноши. Близость полуобнаженного крепкого тела, собственная уязвимость и тот отклик, который она немедленно вызвала в нем, — заставили Амани рвануться еще отчаяннее.
— Вы обещали, что никогда не станете действовать силой! — яростно прошипел юноша уворачиваясь от прикосновения губ.
— Не совсем, — поправил его Амир и улыбнулся, когда поцелуй у ушка заставил Амани беспомощно втянуть воздух. — Я говорил, что ты придешь сам… Ты пришел!
Аман замер, ошеломленно распахнув глаза, а затем отвернулся, с горечью закусив губу: верно говорят, добрые намерения как раз до добра не доводят! Так попасться… А возразить было нечего.
Ощутив как застыло тело юноши рядом, Амир опомнился, гневно упрекая себя, что в кои-то веки не сдержался в ответ на очередную колючку Амани, и предшествующее бурное выяснение отношений с братом тут не оправдание! Однако, что сделано — то сделано, и остается либо идти до конца, либо снова отпустить юношу, разом сдавая все завоеванные раньше позиции, ведь он неизбежно замкнется, начнет отстраняться и защищаться от близости еще более рьяно.
— Нари, посмотри на меня! — тихо попросил Амир, отпуская его руки и вместо того, укрывая в объятии.
Аман не стал противиться и подчинился, демонстративно выгнув бровь. Он больше не сопротивлялся и не вырывался, вот только взгляд бил хуже кнута. Мужчина с трудом перевел дыхание.
— Успокойся, хайяти! Ясная моя звезда, ты прав… я обещал, что не стану тебя принуждать. И никогда не сделаю такого! — Амир поглаживал спину юноши и плечи, стараясь прогнать из них напряжение, пропускал сквозь пальцы густые пряди, покрывая легкими поцелуями его лицо — скулы, виски, сведенные брови и опустившиеся веки…
— Успокойся огненный мой… подумай сам! Хватит упрямиться, изводить себя и меня… Не нужно бояться, признай то, чего желаем мы оба… Я скорее умру, чем причиню тебе зло — верь мне, огненный мой! Отпусти себя… Просто позволь мне любить тебя…
Аман рвано вздохнул, прячась от поцелуев на груди мужчины, и это стало роковой ошибкой. Ему действительно нечего было возразить Амиру, ибо разве не сам он задавался вопросом, каков князь в постели? Разве не его поднявшаяся плоть сейчас натягивала ширваль, и сладкая судорога скручивала пах, ощущая упирающуюся в него твердь… Его проклятое тело было приучено даже в беспамятстве бурно отзываться навстречу чужой страсти! Но разве не признавал он в здравом рассудке, что как мужчина — князь Амир до неприличия великолепен? Аленький ядовитый цветочек был непозволительно слаб в этот миг, вдыхая запах его сильного тела, смешанный с травяным ароматом бальзамов, но кроме того — случилось куда худшее, то, чего он так упорно старался избежать. Он желал этой слабости…
Что ж, какова бы ни была эта его ночь — он о ней не пожалеет!
…И потому молчал, не протестуя, когда касания пробравшихся под одежду рук уже не столько успокаивали, сколько горячили кровь. Ладони плавно скользили, очерчивая линии тела — шея, лопатки, щекочущая дорожка вдоль позвоночника и мягкое прикосновение подушечек пальцев в ямочках чуть ниже поясницы… Юноша выгнулся, так и не определившись — пытается он уйти от этого до предела волнующего ощущения, или стремится к более острому, приникая к мужчине еще ближе.
В следующий миг ткань одежд плавно стекла с бедер и ног, оставляя его в одной рубашке. Амир снова уложил его на спину, но куда бережнее. Аман был более чем уверен, что знает, что последует дальше, и посмеялся над собой — он впервые абсолютно не подготовлен к соединению с мужчиной!
Он ошибся. Чуткие руки спустились по бедрам вниз почти до коленей и направились обратно, выглаживая нежную кожу со внутренней стороны, поднимаясь все выше — по плоскому животу и учащенно колеблющейся груди… Юноша лишь приподнялся, чтобы удобнее было снять рубаху, и вот он уже распростерт под ласкающим его мужчиной совершенно обнаженным, а к рукам присоединились губы. Амани изогнулся и забился, когда цепочка коротких поцелуев по ключицам, от шеи — оборвалась на соске. Прикусив затвердевшую ягоду, Амир принялся перекатывать и щекотать ее языком, и с губ заметавшегося юноши сорвался первый протяжный стон.
— Я запомню, что тебе это нравится, — мужчина на миг прервал свое увлекательное занятие, обдав жаром дыхания ушную раковину.
Аман всхлипнул — у него действительно была очень чувствительная кожа на шее и груди, соски, чем бывший хозяин любил пользоваться, однако Амир делал это совсем иначе! А потом широкая ладонь наконец добралась до паха, слегка сжала мошонку, накрыла напряженный член, сделав несколько движений вдоль — и у юноши пресеклось дыхание. Тяжесть мужчины сводила с ума, член скользил по его собственному, твердые пальцы сжимались вокруг, задавая ритм. Уловив отголосок нарастающей пульсации, юноша не выдержал и закричал, изливаясь в тесный промежуток между их тел, а через мгновение его семя смешалось с семенем князя…
Сознание неохотно возвращалось к реальности, тем более что Амир не торопился его отпускать, по-прежнему крепко прижимая к себе и погрузив лицо в разметавшиеся длинные кудри. Сердце мужчины гулко билось, отдаваясь эхом в груди юноши. Вставать и вообще шевелиться — не хотелось, и казалось, что нет ничего правильнее, чем лежать сейчас так рядом друг с другом… Амани словно качало на прогретых солнцем волнах.
Слишком похоже на сказку, чтобы долго оставаться явью! Юноша резко сел, высматривая на полу свою одежду. Ему нужно было остаться одному, чтобы осмыслить, что произошло и понять как поступать дальше, ведь подобного опыта у него еще не было, и в глубине души Аман пребывал в смятении.
Однако следовало догадаться, что князь не отпустит его так просто!
— Нари?
Юноша промолчал, упорно пытаясь разгладить рубашку.
— Нари… — Амир тоже сел, разворачивая его к себе и с тревогой вглядываясь в лицо. — Что с тобой? Ты в порядке? Я ничем не повредил тебе?…
Последний вопрос заставил юношу очнуться от своих мыслей, и кружево ресниц изумленно всплеснулось:
— Разумеется, нет! — вырвалось у Амани.
— Тогда что? — продолжал настаивать князь, придерживая его за подбородок.
Аман не выдержал, и отвел глаза в сторону, пряча взгляд. Ответ пришел сам собой:
— Я все-таки проиграл вам!
Он ожидал чего угодно, кроме того, что Амир начнет смеяться.
— Так вот что тебя гложет! — мужчина сгреб возмущенного Амана, с яростным шипением принявшегося вырываваться из его рук, и опрокинул на простыни, обрушив сверху настоящий тайфун из поцелуев на все, что подворачивалось во время этой короткой и совершенно бесполезной борьбы, пока юноша не начал извиваться под ним уже от возбуждения. — Мое ярое пламя!
Амир отстранился слегка, заглядывая в сверкающие черные очи, и с серьезной улыбкой сказал:
— Я клянусь, что это поражение станет самой блестящей твоей победой!
Этой клятве невозможно было не верить. Он — поверил, и неожиданно для себя тоже рассмеялся негромко:
— Повелитель Мансуры уже доказал мне, неразумному, что всегда держит слово…
Улыбка юноши была полна неосознанного лукавства с толикой вызова, и в этот миг становилось очевидно, почему первое его имя таково: воплощенное искушение, перед которым не устоял бы и святой! Амир не был святым подвижником, и тем более не собирался бороться с соблазном. Он выжег свой поцелуй несмываемым клеймом в нежной ямочке между ключиц, — юноша опустил веки и откинул голову, открывая пульсирующую жилку. Ладони плавно легли на плечи князя, очерчивая рельеф мышц — правда бывает разная, а истина только одна. В данном случае — одна на двоих… Здесь и сейчас он хотел этого мужчину до искр перед глазами, а поизводить себя сомнениями и пересчетом допущенных ошибок — успеет и завтра! Сейчас он хотел просто наслаждаться и любить, и Амир дал ему эту возможность, выцеловывая и выглаживая каждую жилку, каждую косточку, каждую венку выгибавшегося ему навстречу восхитительного тела.
— Амани…
От вибрирующих низких звуков, наполнивших его имя, ощущения пальцев, медленно и неуклонно спускавшихся по ложбинке меж конвульсивно сжимающихся ягодиц, юноша уже оказался на грани оргазма. Амир остановился, заставив Амана сначала застонать от разочарования, а потом, прислушиваясь к приглушенным ругательствам, пока мужчина что-то искал в неверном свете одинокой лампы, — прикусить разъезжающиеся в улыбке губы: он еще никогда не ощущал себя таким… таким желанным… Единственным!