— Из-за раны? — низкий бархатистый голос, казалось, ласкал сам по себе, и ни одной нотки гнева или недовольства в нем не прозвучало. — Или просто сердце не лежит?
— Рана здесь не причем, — нейтрально отозвался Аман, сосредоточившись взглядом на крупном изумруде в короне своего короля.
— Это радует, — мягкое замечание заставило ошеломленно вскинуть взгляд. Амир терпеливо объяснил. — Это значит, что тебе просто нужно время, чтобы понять чего ты желаешь. Но твои дивные танцы по-прежнему с тобой. Печально, случись наоборот — ты бы старался, а не мог. Свыкнуться с увечьем — тяжкая доля, мне бы не хотелось ее для тебя…
Вечер переставал быть спокойным! Юноша распрямился с места, не забыв поклониться:
— Господин, вы обещали! Позвольте мне уйти.
— Иди, — Амир улыбнулся с толикой грусти.
9
Сказать, что Аман был очень недоволен своим бегством накануне — значило сильно приуменьшить его оценку собственного поступка. Таких порывов он не позволял себе давно, как бы даже не самого начала обучения, довольно быстро уяснив, что выместить дурное настроение и нервозность можно легко на чем-нибудь относительно безобидном, но лишь тогда, когда уверен, что сохранил лицо в главном. Вчера же он позорно провалился!
Досадно, но ребяческая выходка не была игрой, заигрыванием, тактическим ходом, чтобы выяснить насколько простирается благодушие хозяина. Он банально разнервничался и сбежал, толком не продумав причину и маневр для отступления. Робкая газель, да и только!
Амани спать не мог, и утро не добавило душевного равновесия. Душила злоба на себя и на своего добрейшего господина. На себя — за то, что вдруг расслабился немного после дня в библиотеке, а потом постыдно испугался. На господина — за то… Да просто за то, что он существует! За то какой он, за то, что говорит…
А он говорил так, как будто мужчине на самом деле было не безразлично, что Аман мог непоправимо повредить себе что-нибудь, остаться калекой, которому пришлось бы бороться за лишний вздох, навсегда лишившись возможности гореть в жгучем пламени танца. Губы юноши дрогнули уже не столько зло, сколько болезненно-ломко: так и есть! Ведь как понравился красавчик-танцор на пиру — никаких денег не было жалко, чтобы выкупить, а игрушка вдруг сломалась бы. На что больной наложник нужен — ни скуку развеять на досуге, ни перед гостем не похвалиться, ни в постели не позабавиться… Как здесь не переживать!
Зато в доброту теперь играть куда как весело: разве не приятно, когда осчастливленный раб руки целует! Кому как не Аману о том судить — нацеловался!
Чему позавидовал, зарвавшийся слепец, что какого-то мальчишку по головке погладили, а ты так и не дождался? Ну, так сейчас получил — радуйся!
Однако настроение почему-то было весьма и весьма далеко от радости, и даже чтобы душу отвести ничего на глаза не попалось, так что Амиру при всем старании было бы трудно выбрать менее подходящее время для приручения своего строптивого приобретения.
Князь появился как всегда неожиданно, безмятежно поинтересовавшись у мрачного юноши:
— Позволишь к тебе присоединиться? — он указал на низкий столик с обильным завтраком, один вид которого необъяснимо вызывал еще большее раздражение.
Амани слегка пожал плечами, безэмоционально уронив:
— Все в этой крепости принадлежит вам, господин.
«Даже я!»
— Это имеет какое-то отношение к завтраку? — поинтересовался мужчина больше удивленно, чем рассержено.
Аман изобразил самую невинную улыбку, на которую был способен:
— У стула вы тоже спрашиваете, прежде чем на него сесть?
Ему все-таки удалось задеть своего господина, который как видно, тоже не отличался спокойным тихим нравом, но князь в который раз смирил накативший волной гнев.
— Разве я дал тебе повод чувствовать себя вещью? — мягко заметил Амир, вглядываясь в юношу. В кофейных глазах снова отразились сожаление и грусть.
У всего на свете есть свой предел, перетянутая струна лопнула с тихим звоном, и Амани устало ответил:
— Когда истина очевидна, нет смысла постоянно тыкать в нее пальцем… Отрицать тем более.
— Моя власть так ненавистна тебе? — спокойно спросил князь.
— Нет, — мгновенно отозвался Аман, — только то, что меня оказалось так легко купить!
«И продать…»
Исступленная горечь всплеснулась в голосе юноши, бессильно осыпавшись шорохом песчинок. Амани отвернулся резко, переведя дыхание.
— Ты говоришь об… ошейнике сейчас? — ровно спросил мужчина, подобрав нейтральное определение.
— Я говорю обо всем! И разве не ошейник ожидает меня в ваших покоях.
— Что тебя ожидает, и тем более в моих покоях, — спокойно поправил юношу Амир, легко касаясь его волос, — зависит только от тебя. Что касается ошейника… — в тоне неожиданно скользнула улыбка, — я его тебе пришлю!
Амир Фахд был воином и воином не простым, не рядовым клинком, а тем, кто отдает приказы и ведет за собой. Он был владыкой, главой рода, но в суровом краю в суровые времена княжий титул не просто привилегия и отнюдь не синекура, к торжественному величанию прилагалась ежечасная ответственность за весь клан и землю, на которой они живут. И значит, князь должен быть еще и грамотным организатором и ловким политиком. А кроме того, он был еще и ученым, постигающим законы мироздания… Все вместе говорило, что он наверняка умеет быть непредсказуемым, упорным и опасным игроком, который так или иначе добивается назначенных самим же целей. У невольника шансов против него нет.
Что ж, юноша был не так уж далек от истины в превосходных оценках своего господина и противника. Оставшись в гордом одиночестве, Амани изошел желчью: хозяин играет словами с легкостью факира-фокусника, прогуливающегося по гвоздям. О каком выборе можно вести речь, если весь выбор это лечь под господина сразу или побрыкаться немного! Впору умиляться подобной щедрости, хотя… попробовал бы он покапризничать перед грозным Гневом небес!
Юноша раздраженно прикусил губу: быть может и стоило попробовать, хоть раз честно сказать о СВОИХ желаниях, а не ловить малейший отблеск чужих, выстилаясь к равнодушно попиравшим его ногам… Да нет, глупости! Даже на пороге смерти ему было отказано в пустячной малости, в обычном жесте сострадания и ласковом касании жестоких рук…
Здесь будет так же. Он дорогая забава — не более, не менее, и доказательство того ему сейчас принесут…
Пусть так! По крайней мере, не будет искушения забыться, а Амани всегда старался трезво оценивать положение вещей.
Правда, получалось не всегда. Что ж, повторюсь еще раз — нет предела совершенству!
Юноше удалось наконец вразумить себя и встретить отведенную ему долю с невозмутимым достоинством… которое разом слетело, стоило Аману увидеть присланную ему через Тарика вещь! Он недоверчиво протянул руку, но в последний момент отдернул пальцы, так и не коснувшись узкой полоски металла, больше напоминавшей причудливое ожерелье, чем унизительный знак рабства.
Если бы не одна деталь — волны и резкие росчерки стилизованной подписи: алам, лакаб и кунья. Имя господина. Напоминанием рабу и предупреждением всем остальным.
Однако, это имя он знал слишком хорошо, как и малейшую царапину на благородном металле, и сейчас не верил своим глазам — это знак, но что он несет собой?!!
Когда Амир вновь навестил свою привередливую «собственность», он застал хмурого юношу, задумчиво вертевшего в руках пресловутый ошейник, сидя на излюбленном диванчике. В этот раз Амани приветствовал господина, как полагается, грациозно соскользнув на колени, свободно спадавшие волосы скрыли лицо.
— Откуда такое смирение? — с иронией поинтересовался князь, окончательно убедившись, что подобное поведение его не прельщает абсолютно. — Так понравился подарок?
— Господин изволил пошутить, но я не совсем понял смысл шутки, — бесстрастно произнес Аман, не солгав ни одним словом.