Те, кто видел первый раз эту неуклюжую, грузную, злую по своей внешности машину, завывающую прерывистым тоном, невольно чувствовали холодок в душе.
Но вот подлетел со своими испытанными танкистами гвардеец Александр Бурда, защитники рубежа собрали свои силы в кулак и снова вернули деревню. Удалось задержать и группу из трехсот гитлеровских танков, яростно пробивавшуюся вперед по другую сторону шоссе, ведущего к Обояни, хотя сделать это стоило поистине нечеловеческих усилий.
Оттянув свои машины, немцы начали все сначала, как положено по уставу: обработка участка фронта с воздуха, артиллерийский обстрел, удары шестиствольных минометов, а после этого новые танковые атаки.
В воздухе стоит непрерывный грохот страшной силы, отупляющий мозг, иссушающий душу. Немцы терпеливо и упрямо бьют по площадям всеми огневыми средствами, какими они располагают. Эскадрилья за эскадрильей «хейнкели» разгружаются над нашими окопами от бомб, и все новые тучи пыли высотой до самого неба встают то там, то здесь. Пыль так высоко поднята бомбежкой и артиллерийским обстрелом, что линия горизонта давно уже пропала и само солнце заслонилось от пас грязной пеленой, сквозь которую тускло мерцает его воспаленный глаз. А немецкие танки, подожженные утром, все еще горят и горят, и столбы дыма, покачиваясь, словно свечи, караулят эти стальные надгробия отборных немецких танкистов-эсэсовцев.
К адской канонаде бомбежки присоединяются «прелести» артиллерийского обстрела. В воздухе уже появился ненавистный всем бойцам немецкий самолет-корректировщик артиллерийской стрельбы, прозванный пехотинцами ядовито и зло «Кривой ногой» за то, что у него действительно кривые лапы. Сделав крутой вираж над нашим передним краем, он вдруг пускает какую-то ярко-малиновую струю, которая повисает в воздухе, словно гигантская праздничная лента. Стоит ей прикоснуться к земле, как она расплывается в широкое устойчивое озерко дыма все того же ярко-малинового цвета. Это указатель цели для немецких артиллеристов. И действительно, несколько мгновений спустя в районе этого дымного озерка начинают с оглушительным грохотом рваться снаряды.
К полудню на переднем крае, в нескольких километрах от наблюдательного пункта, земля была уже настолько изрыта и истерзана, что даже невооруженным глазом было видно, что там буквально нет живого места.
— Сейчас пойдут, — задумчиво сказал генерал, опуская бинокль и протирая красные от долгой бессонницы глаза.
И действительно, через несколько минут на гребне дальней высоты у невысокого лесочка замелькали приземистые силуэты немецких боевых машин. Впереди шли тяжелые танки. Их было много, очень много… От длинных стволов то и дело отделялись языки пламени: немцы с ходу вели огонь по нашим танкам и артиллерийским позициям, пользуясь отличной дальнобойностью своего оружия. Но вот, когда они подошли ближе, с нашей стороны грянуло сразу все, что только способно бить по танку, — противотанковые ружья, орудия пехоты, зенитные пушки, стволы которых повернуты параллельно земле; зашумели гвардейские минометы. Стало видно, что там на высоте идет жаркий бой, но разглядеть его детали не удавалось так, как этого хотелось бы.
Командир части с нетерпением ждал донесения и, когда оно прибыло, срочно вызвал по радио вышестоящий штаб.
— На моем участке прорвалась вперед группа в составе двухсот танков. Ввожу в бой резерв и самоходную артиллерию…
Теперь напряжение боя еще более возросло, хотя всего минут пять назад казалось, что уже достигнут предел, за которым человек лишается способности дышать, думать, рассуждать— все поглощает этот тупой металлический рев и свист. Видя, что и на этот раз продвинуться вперед не удается, немцы удвоили силу ударов с воздуха и ударов артиллерии. С противным визгом и шуршанием тяжелые снаряды проносились над нами и чуть поодаль поднимали к небу фонтаны земли. Немецкие самолеты шли теперь тесно сомкнутым строем, звеньями и эскадрильями, крыло к крылу, и на землю сыпался ураганный ливень огня и металла. Сотни тонн бомб и снарядов обрушивались на совсем крохотный участок фронта.