Мы видели женщину-врача, которая зарабатывала себе на пропитание тем, что собирала окурки, осторожно снимала с них папиросную бумагу, клеила крахмалом эти жалкие обрывки, адским кропотливым трудом делала из них гильзы и продавала на улице.
Мы разговаривали с одной из талантливейших женщин-скульпторов, чьи работы красовались на всесоюзных выставках. Она только что пришла из одной отдаленной деревни с мешком за плечами. Ее новой специальностью стал товарообмен.
Сколько таких встреч было в эти дни!
В порабощенном городе фашисты устроили для себя сеттльмент. Мы видели эти дома. Строительные команды отлично отремонтировали их, остеклили, провели туда электричество, водопровод. В котельных лежали запасы угля. Квартиры были прекрасно меблированы вещами, взятыми у харьковчан. В сеттльменте жили немецкие офицеры, купцы, чиновники со своими семьями, Представители немецких фирм в модных пиджаках и брюках-гольф важно разгуливали по Сумской, чувствуя себя вполне уверенно под бдительной охраной патрулей. Русским и украинцам под страхом смерти запрещалось входить в сеттльмент. Дома, где жили немцы, были обнесены колючей проволокой.
Немецкий капитал все глубже запускал свои щупальца на Украину. В Киеве уже работали отделения крупнейших немецких акционерных обществ, в частности фирмы Маннесмана. В Харькове гитлеровцы уже были пуганы в феврале, но к лету и здесь возобновил работу ряд мелких фирм, работавших по заказам военного командования.
Строительные конторы, дорожные фирмы, хозяйчики, эксплуатировавшие пригородные совхозы, переименованные в «государственные имения», плодились, как грибы. Этим летом немецкие предприниматели открыли в городе десять своих кафе и магазинов. Везде была примерно одинаковая организация дела: командовали представители фирм — дряхлые немецкие мастера, которых даже по тотальной мобилизации нельзя было взять в армию, а работали русские и украинские рабы, получавшие ничтожную оплату за свой труд. Хозяева получали большие барыши, и жизнь в сеттльменте текла, словно в раю.
Крупных заводов гитлеровцам так и не удалось восстановить. Тогда они занялись мелкими кустарными предприятиями. Немецкая газета писала: «После разрушения, которое в результате войны познала промышленность Харькова, домашние ремесла и ремесленная промышленность приобретают великое значение. Немецкий солдат уже знает изделия харьковских мелких предприятий. Знает их также и широкий рынок. Зимой на санках, а летом тачками харьковчане экспортируют на Полтавщину, Сумщину, Днепропетровщину собственного изделия ведра, тяпки, лопаты, выварки, пудру, брошки и прочий товар». Но «экспорт», который рекламировала немецкая газета, был настолько ничтожен, что, конечно, не мог играть сколько-нибудь существенной роли в экономике.
Рабочие и ремесленники Харькова упорно саботировали работу на оккупантов. Гитлеровцы отвечали на это глухое сопротивление высылкой людей на каторжный труд в Германию, — последний эшелон увез туда 2 700 человек 22 июля! Так как харьковчане всячески укрывались от мобилизации, оккупанты предприняли в июле поголовную регистрацию всего населения. В извещении обер-бургомистра О. Семененко было недвусмысленно сказано: «По распоряжению штандарткомендатуры лица, на паспортах которых после окончания регистрации не будет штампов 1943 года, будут рассматриваться как партизаны и подлежат соответствующим репрессиям». Но даже эта открытая угроза смертной казнью не запугала харьковчан. Люди укрывались от регистрации, чтобы их не угнали в Германию.
Верные своей политике лжи и подлога, гитлеровцы, сдавливая одной рукой горло харьковской интеллигенции и подавляя всякое проявление духовной жизни, другой щедро размножали декларации о том, будто они являются поборниками украинской национальной культуры. В помещении знаменитого театра имени Шевченко немцы разрешили наспех собранной труппе под тем же именем давать спектакли. Уже упоминавшийся нами зондерфюрер Бек любил при случае ввернуть словечко, что театр Шевченко является-де любимым детищем «Эрика Пропаганда Штафель» и что в этом — доказательство покровительственного отношения немцев к украинской культуре, которая якобы ставится ими выше русской.
В действительности имя Шевченко, конечно, было забыто в стенах театра. Театр не ставил украинских пьес. На его сцене главным образом шли оперетты и сборные концерты в стиле варьете худшего пошиба. Бек требовал, чтобы на сцене как можно меньше разговаривали и как можно больше пели и плясали, преимущественно в обнаженном виде.