― Да, ― говорит он мне. ― Мы помашем им в последний раз, прежде чем они уберутся отсюда навсегда.
― Конец лета?
― Конец лета.
― А потом вечеринка?
Чарли удивленно выгибает бровь.
― Малышка, мы всегда устраиваем вечеринки.
Я слышала об этом грандиозном событии от Уайетта. Праздник в стиле хонки-тонк в честь завершения сезона с пивом и кострами.
― Я собираюсь снять видео, ― говорю я, вешая щетку на крючок. ― Мы можем использовать его в качестве рекламы на следующий год.
Он ворчит, но не отвергает эту идею, отчего мое сердце совершает медленные кульбиты в груди. Хотя я знаю, что Чарли навсегда останется ковбоем, недолюбливающим социальные сети, он доверяет мне, и это так много значит.
Я подхожу к вальтрапу, наброшенному на перекладину забора. Чарли следует за мной, его глаза следят за моими движениями. Я поднимаю его и с усилием перекидываю через спину Стрелы.
― Правильно?
― Почти. ― Чарли помогает мне поправить одеяло. ― Теперь седло. ― На его суровом лице появляются морщинки, уголки губ приподнимаются. ― Филонишь, подсолнух.
Я притворно вздыхаю и целую его, прежде чем направиться к седлу. Мы ездим верхом уже несколько недель, и он выполняет большую часть работы. Но сегодня я попросила его показать мне, как седлать лошадь для прогулки верхом.
Когда я наклоняюсь, чтобы поднять седло, мое сердце замирает. Как двигатель, который сначала заводится, а потом глохнет.
Мир кружится. В глазах пляшут черные точки. Звуки исчезают. Я качаюсь и падаю на четвереньки на зеленую траву.
― Эй, эй, эй. ― Сильная рука обхватывает меня за талию. В ухе звучит грубый голос Чарли. ― Руби? Малышка?
Из моего горла вырывается всхлипывание. От беспорядочного биения в груди меня охватывает паника. Я зажмуриваю глаза, пока моя грудь поднимается и опускается в неровном ритме.
Чарли крепче прижимает меня к себе.
― Что такое? Что случилось?
Мое сердце. Оно остановилось.
Но я не говорю этого.
Когда я открываю глаза, на лице Чарли написано беспокойство.
― У меня это плохо получается, ― шепчу я.
― Нет. ― Он мило ухмыляется. ― Седло слишком тяжелое для тебя, вот и все.
Но оно не было слишком тяжелым. Дело в моем сердце.
Он помогает мне встать, и я смотрю, как он седлает Стрелу. Я не упускаю из виду его взгляд, устремленный на меня. Вопрошающий, обеспокоенный.
Прикусив губу, я сжимаю грудь, стараясь, чтобы руки не дрожали, чтобы сердце продолжало биться.
Он не дурак. Он все поймет. И если он это сделает прежде, чем я признаюсь…
Я следую за Чарли, направляющимся к Стреле, и в моей груди нарастает чувство ужаса.
Но оно быстро сменяется ощущением силы. Откуда-то из глубины моего сознания доносятся слова моей матери.
Чти свое сердце, пока не станешь им.
С ним все будет хорошо.
Мы справимся.
Я делаю вдох.
Подойдя ближе, я обхватываю его массивное предплечье и крепко прижимаюсь к нему, словно он может стать моей опорой. Глядя в его голубые глаза, я говорю:
― Чарли, я…
Лязгающий звук нарушает спокойную тишину ранчо. Мы с Чарли оба слегка отстраняемся от громкого металлического скрежета.
На гравийной подъездной дорожке стоит трейлер для перевозки лошадей. Чарли ничего не говорит, но его пристальный взгляд прикован к моему лицу.
Затем из кабины грузовика с громким криком выскакивает Уайетт. Он открывает заднюю дверь трейлера, и после нескольких попыток потянуть за поводья из него выходит прекрасный жеребенок изабелловой масти, которого я полюбила с тех пор, как приехала сюда. Тот самый, которого Чарли отвез покупателю в Дир-Лодж.
У меня открывается рот, и я поворачиваюсь, чтобы посмотреть на Чарли.
Он ухмыляется.
― Чарли… что? ― Я замолкаю. ― Я думала, ты его отдал.
― Я его вернул. Позвонил покупателям в тот день, когда ты сказала, что останешься. Я знаю, как сильно ты его любишь.
Слезы наполняют мои глаза.
― Почему? Зачем ты это делаешь?
Он усмехается, как будто я задала ему самый очевидный вопрос в мире.
― Чтобы сделать тебя счастливой.
Он подходит ко мне и смотрит в глаза.
― Он твой, малышка. Если хочешь.
― Конечно, я хочу его. Я просто… ― Калейдоскоп радости вспыхивает внутри меня, когда я смотрю на него.
Мой.
Этот прекрасный жеребенок, которого я полюбила с того самого дня, как ступила на ранчо, ― мой.
То, что сделал Чарли, говорит о многом. Это не временно. Это навсегда.
Мой ковбой готов на все ради меня.