Тело затекло. Он слез с лошади, отстегнул ремень на сумке слева от седла, пошарил внутри и вытащил картонную коробку. Коробка была в яркой обертке золотисто-коричневого цвета. О'Лири с восторгом прочитал: "Лучшая тянучка тетушки Ау. Изготовлена с добавлением соленой воды". Это будет отличный десерт, но сначала надо подкрепиться чем-нибудь посерьезнее. Он положил тянучку обратно в сумку и вытащил банку знакомой формы: "Сардины моряка Сэма в рассоле" - было напечатано на этикетке яркими буквами, а чуть пониже, маленькими красными, другая надпись - "Тянучки. Высший сорт". Потом он извлек коробку, на которой значилось: "Тянучки. Старая марка. Только для детей и взрослых". Лафайет, тяжело вздохнув, положил обратно и эту коробку, поискал еще, достал - в коробке была дюжина яиц, облитых шоколадом с начинкой из тянучек.
В другой сумке оказалась жестяная банка с тянучкой весом в пять фунтов. Вся масса была мастерски оформлена в виде небольшого окорока. Затем еще три прямоугольные банки, содержащие тянучки, изготовленные по старинным рецептам наших бабушек, потом плоские брикеты деревенских тянучек, разделенные на дольки. И, наконец, горсть отдельных тянучек в целлофановых обертках под названием "поцелуйчики" - сладкие, как "губы любимой".
О'Лири с сожалением окинул взглядом все это добро - что и говорить, диета не очень сбалансирована. Но могло быть и хуже - тянучки он, по крайней мере, любил. Лафайет присел в тени, которая падала от лошади, и приступил к трапезе.
После обеда, если так можно назвать то, что он съел, по мере того как солнце поднималось все выше, скакать становилось все труднее. Теперь каждое движение лошади отдавалось в нем не просто болью, а пронзало так сильно, что он то и дело морщился. Гот перекосило от пресытившей сладости. На желудке было такое ощущение, словно туда влили солидную порцию глины. Уголки губ склеивались, пальцы были липкими. О, мой бог! Почему он не помечтал о сэндвичах с ветчиной или жареном цыпленке? На худой конец на ум мог бы прийти знакомый вермишелевый суп марки "Р". Да и разумнее было бы снабдить себя какой-нибудь закуской, пока он имел такую возможность.
И тем не менее, как бы плохо он ни был готов, он решился на это рискованное предприятие. Пути назад нет. После такого фиаско на дороге полицейские соберут все свои силы для его поимки. Никодеус уже показал, под чьими знаменами он служит. Таким образом, здесь, в Артезии, список его друзей можно сократить с одного до нуля. Разумеется, когда он прискачет обратно с Адоранной в седле, он всех простит. Эта часть путешествия, наверное, будет приятней всего. Она будет сидеть, тесно прижавшись к нему, а он будет обнимать ее, хотя бы одной рукой, придерживая, чтоб не упала. Золотистые волосы будут приятно щекотать его подбородок. И скакать он будет не очень быстро, чтобы не утомлять ее высочество. Путешествие, пожалуй, займет целый день, а возможно, и ночь придется провести вместе, у маленького костра, где-нибудь далеко-далеко, завернувшись в одно одеяло, если такое найдется.
Но это будет потом. А сейчас жарко, пыльно, все тело ноет, короче сплошное неудобство.
Горная гряда несколько приблизилась и теперь стала походить на пилу с громадными зубьями. Эта "пила" слегка поворачивала налево и шла дальше, уходя за горизонт. Скачи, пока не доберешься до перевала... Тот парень, с дороги, вроде так объяснял. Правда, это совсем не значит, что на его указания можно положиться. Но сейчас не оставалось ничего иного, кроме как продолжать скакать дальше и надеяться на лучшее.
Солнце двигалось к западу, все ниже и ниже склоняясь над горной грядой. Теперь оно выглядело как запыленный шар на грубо размалеванном алыми и розовыми красками небе. На его фоне четко выделялись силуэты тощих пальм, неведомо как оказавшихся маленькой компанией в этой глуши.
О'Лири проскакал последние несколько ярдов до оазиса и осадил лошадь под иссушенными деревьями. Лошадь под ним к чему-то тревожно принюхивалась, перебирая в нетерпении ногами, потом сделала несколько шагов к низкой, полуобвалившейся стенке и, склонив морду над темным прудиком, стала жадно пить.
Лафайет перекинул саднящую ногу через седло и спустился на землю. Он подумал, что, наверное, так же чувствовала бы себя египетская мумия, погребенная верхом на своем верном скакуне и только что отрытая археологами, всюду сующими свой нос. О'Лири неуверенно опустился на колени и окунул голову в воду. Вода была теплая, солоноватая, богато сдобренная разными посторонними частицами. Но эти мелочи не могли испортить остроты наслаждения моментом. Он откинул намокшие волосы, потер лицо, сделал несколько глотков, затем с трудом поднялся и оттащил от воды припавшую к ней лошадь.
- Как бы то ни было, но я не могу допустить, чтобы ты пошла ко дну, сказал он терпеливому животному. - Очень жаль, что ты не можешь получить удовольствие от тянучки. А может, попробуешь?
Он засунул руку в мешок и вытащил "поцелуйчик". Сняв обертку, Лафайет протянул конфету лошади. Животное понюхало и осторожно взяла угощение мягкими губами.
- Береги зубы, - предупредил О'Лири. - Что поделать, старик. Ничего другого нет. Придется довольствоваться этим.
Лафайет потянулся к свертку за седлом, отвязал его и развернул. В нем оказалось тонкое дырявое одеяло и палатка, видавшая и зной и стужу. К ее четырем углам были прикреплены разбитые от долгого употребления колышки, а посередине - небольшой столбик. Да, экипировка Рыжего Быка могла быть и лучше.
Через пятнадцать минут, установив заплатанную палатку и прикончив последнюю тянучку, О'Лири вполз в это хлипкое сооружение, сделал в песке ямку для ноющего бедра, свернулся калачиком и мгновенно заснул.
Лафайет проснулся от ощущения, что под ним проваливается земля. Чпок! как будто лопнул гигантский пузырь, и вслед за тем неожиданно наступила тишина, нарушаемая отдаленным звуком, напоминающим морской прибой, и одинокими выкриками птиц. О'Лири широко открыл глаза. Он сидел на крошечном острове с одиноко растущей пальмой, а вокруг, насколько хватал глаз, простирался безбрежный океан.