— Интересно, — сказал О'Лири, — если я сейчас засну, где я проснусь — здесь или в пансионе мадам Макглинт?
— Уфф! — взорвался король. — Мы чувствуем, что какая-то таинственность вокруг тебя есть, поэтому перво-наперво отправим тебя в государственную тюрьму по обвинению в колдовстве.
Взгляд его остановился на бутылке, стоящей на столе.
— Скажи нам, — обратился он к О'Лири доверительным тоном, — как бутылка оказалась в ящике стола?
— Она всегда была там, — ответил О'Лири, — я всего лишь указал на нее.
— Но как же… — Король тряхнул головой. — Хватит!
Он подошел к колокольчику, висевшему на шнуре.
— Мы заслушаем твой случай в открытом суде, если ты уверен, что тебе нечего сообщить нам один на один. — Он выжидательно поглядел на О'Лири.
— Все это чепуха, — возразил тот. — Сообщить что? Почему вы ничего не расскажете о себе? У меня создалось впечатление, что вы представляете собой что-то вроде символа власти.
— Символа? — взревел Горубл. — Мы тебе покажем, что мы есть — символ или правитель.
Он дернул за шнур. Дверь открылась, и за ней уже ждал внутренний караул.
— Доставьте его в суд! — приказал король. — Этот человек обвиняется в колдовстве.
— Ну ладно, — сухо сказал О'Лири. — Думаю, что нет смысла пытаться тут что-то объяснять. Все это может быть не так истолковано. Ну, веди меня, дорогой.
Лафайет сделал насмешливый жест, обращаясь к капралу с бычьей шеей, когда караул окружил его.
После пятиминутной ходьбы по гулким коридорам они попали в зал суда, где должно было состояться слушание дела. Толпа кричаще разодетых мужчин и несколько женщин в широких юбках с кринолином были уже в зале, и все с любопытством уставились на О'Лири, как только он вошел в зал в окружении охраны. Почетный караул, который стоял по бокам двойной двери, провел О'Лири и его сопровождение в зал с куполообразным потолком в стиле рококо из красного и зеленого мрамора, украшенный тяжелыми портьерами из зеленого бархата с золотистой бахромой. Все это напомнило Лафайету зал в оперном театре города Колби. С одной стороны комнаты было расположено возвышение, все пространство которого занимало широкое кресло.
Несколько мальчиков с челками, в широких штанах, длинных чулках, остроносых башмаках и матросках подняли длинные горны и вразнобой затрубили фанфары. Из дверей в противоположной стороне комнаты появился король. Теперь он был облачен в пурпурную мантию. За ним следовала все та же свита прихлебателей. Все застыли в низком поклоне, женщины присели в реверансе. Лафайет почувствовал, как кто-то изо всех сил пнул его по голени.
— Поклонись, олух, — прошипел незнакомый бородач в панталонах горохового цвета.
Наклонившись, Лафайет потер ушибленное место.
— Так недолго и по зубам схлопотать!
— Заткнись! А то я твоей мордой пол вытру, идиот!
— Ты-то чего? У меня и так шесть стражей вокруг! — О'Лири отступил назад. — Тебе прежде никогда не ломали ногу?
— Когда прежде?
— Ну, прежде, как сломают руку. Я ведь могу сделать так, что и окосеешь сразу. Пока я это могу!
— Совсем рехнулся, негодяй!
— Ты, может быть, не слышал? Я ведь здесь по обвинению в колдовстве.
— Да-а? — незнакомец поспешно ретировался.
Король теперь восседал на троне, а вокруг суетились его придворные, занимая места в соответствии со сложной иерархической системой распределения по старшинству, хотя каждый норовил при этом слегка отпихнуть соседа, чтобы на фут-другой быть поближе к трону.
Некоторое время еще слышались звуки труб. Затем вперед вышел трясущейся походкой старик в длинной черной мантии и стукнул тяжелым жезлом об пол.
— Суд справедливости его величества короля Горубла начинает слушание! — дрожащим голосом объявил он. — Все, кто хочет обратиться с нижайшей просьбой, могут приблизиться!
И тут же, без всякой паузы, добавил:
— Пусть вперед выведут того, кто нарушил справедливые законы королевства.
— Это тебя, парень, — шепнул черноволосый охранник. — Пошли!
О'Лири последовал за ним, а тот, прокладывая дорогу сквозь плотную толпу, провел его на площадку в десяти футах от трона, на котором сидел король Горубл, покусывая дольку апельсина.