О с т р о в е р х о в. Д-да… Интересно, интересно… (Пауза.) А я к вам, Савелий Тихонович, по делу.
С а в е л и й. Рад служить, Илларион Александрович.
О с т р о в е р х о в. Понимаете, Савелий Тихонович, один ученый задумал переманить вашего сына в Москву.
С а в е л и й. В Москву? Дело хорошее.
О с т р о в е р х о в. То есть как хорошее?
С а в е л и й. Да ведь мне, Илларион Александрович, только гордиться остается. В Москву кого попало не пригласят.
О с т р о в е р х о в. А я, признаться, шел к вам с уверенностью, что в вашем лице найду союзника. Вы же…
С а в е л и й. Может быть, я, Илларион Александрович, что не так сказал? Вы уж простите старого солдата.
О с т р о в е р х о в. Вам трудно понять меня, Савелий Тихонович. Меня поймет только тот, из-под крыла кого также разлетелись когда-то его ученики… Талантливые ученики. Его опора, его надежда… (Идет на выход.) Будете писать сыну — передайте от меня привет.
С а в е л и й. Обязательно передам, Илларион Александрович. Спасибо, что зашли.
О с т р о в е р х о в. Рад за вас, Савелий Тихонович. Вы вырастили прекрасных детей. А вот я… (Пауза.) Жена и дочь умерли в ленинградскую блокаду, два сына не вернулись с войны. (Пауза.) До свидания. (Уходит.)
С а в е л и й (сам с собой). Солдат Савелий Истомин, ты слышал, что сказал академик Островерхов? Сына твоего зовут работать в Москву! (Пауза.) Москва!..
Затемнение.
Кабинет Боронецкого. Окна распахнуты. За окном буйно цветет липа. В креслах сидят Е г о р, С е р г е й, Э л е н, Н а т а ш к а. Все они загорелые, посвежевшие.
Н а т а ш к а (на цыпочках, оглядываясь, подходит к столу, бросает взгляд на бумаги). Братцы кролики! Все понятно!.. Вон, оказывается, зачем нас пригласили!
С е р г е й. Любопытной Варваре на базаре нос оторвали.
Е г о р. Отойди!
Э л е н (тревожно). Что ты там увидела, Наташа?
Н а т а ш к а. Обо всем сейчас узнаете. (Садится рядом с Сергеем.)
Е г о р (оглядывая кабинет). Нам бы на Хейсе такой кабинетище под операторскую!..
С е р г е й (кивая на цветущую за окном липу). И эту бы липу.
Э л е н. И еще сочинский пляж…
Н а т а ш к а. И каждый день ужин в приморском ресторане! (Вскакивает, делает па модного танца.) Братцы, такого джаза я, наверное, вовек больше не встречу.
Входит Б о р о н е ц к и й. Наташка стрелой метнулась в кресло и сделала печальное лицо.
Б о р о н е ц к и й (проходя к столу). Прошу прощения. Неожиданно вызвал директор института. (Глядя на Наташку.) Ну что, егоза, за два месяца в Сочи не натанцевалась?
Н а т а ш к а. Извините, Борис Григорьевич… Мы готовим вечер художественной самодеятельности… Пока ждали вас — решили порепетировать.
Б о р о н е ц к и й. Где же и когда у вас будет концерт?
Н а т а ш к а. На маленьком пятачке Земли Франца-Иосифа, именуемом островом Хейса. День концерта еще точно не определен, но скорее всего в Ноябрьские праздники.
Б о р о н е ц к и й. Увы!.. Не смогу побывать на вашем концерте. Годы не те…
С е р г е й. А вы не огорчайтесь, о нашем концерте вам расскажет Илларион Александрович Островерхов.
Б о р о н е ц к и й. Как? Он собирается посетить остров Хейса?
Е г о р. Не просто посетить, а поработать с нами.
Б о р о н е ц к и й. Даже так? Не боится старина, что стенки кровеносных сосудов не считаются ни с нашим энтузиазмом, ни с темпераментом?
Н а т а ш к а. А он у нас как Валерий Чкалов. Когда у него в воздухе кончался бензин — он продолжал лететь.
Б о р о н е ц к и й. Лететь? На чем же?
Н а т а ш к а. На самолюбии! И на упорстве!
Б о р о н е ц к и й. Ненадежное это горючее. Не так ли, мадам Марти?
Э л е н. Мой Егор на этом горючем… без бензин… облетит земной шар.
Б о р о н е ц к и й (шутливо). О да!.. Только в том случае, если в этом летательном аппарате рядом с ним будет госпожа Марти.
Э л е н. Теперь уже не Марти, а Истомина.
Б о р о н е ц к и й. Пардон. (Смотрит на часы.) Кстати, Илларион Александрович сегодня прилетел в Москву. Звонил мне утром.
Все, кроме Боронецкого, вскакивают с кресел.
Н а т а ш к а. Он в Москве?