Т а н я (грозно). На колени, изверг!..
Сергей припадает на колени, складывает на груди руки, принимает блаженный вид.
Кайся!
С е р г е й. О моя милая сестра!.. Моя коварная Клеопатра! Прости меня, раба грешного! При твоем женихе Егоре Истомине и его сестре Наталье клянусь, что весь пух и перо с убитых гусей, лебедей и уток пойдет тебе на подушки для приданого. Аминь!..
Т а н я (торжественно). Встань, неверный!..
Сергей поднимается с коленей, бежит в соседнюю комнату и возвращается с гитарой.
С е р г е й. Хотите, я спою куплеты, которые исполню на вашей свадьбе?
Н а т а ш к а. Хотим!.. Очень хотим!..
С е р г е й (повязывает голову женской косынкой, делает скорбное лицо, перебирает струны, жалобно поет).
(С силой рвет струны гитары, истошно кричит.) Горько!.. Го-о-орько!..
Затемнение.
Ночь. Берег озера, заросший камышами. На берегу ветхая рыбацкая избушка из бревен. Над избушкой — наблюдательная вышка и прожектор. На тычках висят рыболовные сети. Тут же лежит перевернутая вверх днищем лодка. К стене избушки приставлены весла. Рядом с избушкой горит костер. У костра сидят Н а т а ш к а и ее отец — егерь С а в е л и й Т и х о н о в и ч И с т о м и н. В большом котле на костре варится уха. Береговой камыш шелестит от резких нахлестов ветра. Слышно, как бьются о берег волны.
С а в е л и й (пробуя уху). Подсоли чуток.
Наташка бросает в котел щепотку соли.
Как бы их в открытое не вынесло. Ветер-то ровно сдурел.
Н а т а ш к а. Включить прожектор?
С а в е л и й. Погодим. Аккумуляторы и так сели. На костер выйдут.
Н а т а ш к а. Они сегодня ушли на Медвежьи острова, не увидят далеко.
С а в е л и й (пробуя уху). Говорил им, шайтанам, что ветер будет… Не послушали, на Медвежьи погребли. Ступай, подзаряди аккумуляторы да зажги обе лампы, пусть окна светятся: небось где-нибудь недалеко, увидят.
Наташка скрывается в избушке. К костру подходит здоровенный детина в резиновых рыбацких сапогах и в брезентовой робе. Грудь нараспашку. Рукава робы засучены. На груди и на руках татуировки. Это Ш у л и г а.
Ш у л и г а. Здорово, Савелий Тихонович.
С а в е л и й. Здорово, если не шутишь.
Ш у л и г а. Над ухой колдуешь?
С а в е л и й. Запропастились мои гости. А ветер-то, видишь?
Ш у л и г а (присел у костра, достает из кармана флягу, отвинчивает пробку-стаканчик, наливает в него, протягивает Савелию). Давай-ка по махонькой, чтоб в пояснице не ломило.
С а в е л и й (нюхает водку). Спиртяга?
Ш у л и г а. С самогонной мутью не вожусь. Берегу нервные клетки. Говорят, они не восстанавливаются.
С а в е л и й. Не ворованный?
Ш у л и г а. Завязал, дядя Савелий. (Ребром ладони проводит по горлу.) Вот так завязал! Сейчас бригада моих дьяволов дает за смену по две нормы.
С а в е л и й. Значит, за спасение души твоей грешной? (Пьет, нюхает хлеб, который протянул ему Шулига.) Ну и крепок же, шайтан!
Ш у л и г а. Девяносто шесть градусов, не балованный…
С а в е л и й. Огнем потек по жилам.
Ш у л и г а. Где дочка-то? Неужели уже спит?
С а в е л и й. На что тебе потребовалась моя дочка? Чего ты за ней бродишь, как тень?
Ш у л и г а. Дак ведь я, Савелий Тихонович, за последние семь лет первое лето расконвоирован. Вот и не надышусь матушкой-свободой. Даже ночью не спится. Заметил ваш костерок, дай, думаю, заверну. А дочка твоя — она как роза в саду, глаз не оторвешь. (Достает флягу.) Может, еще одну пропустишь? (Наливает в пробку-стаканчик.) Ветерок-то холодный, ишь как тянет.
С а в е л и й. Мне хватит.
Шулига пьет, закусывает вяленой рыбой. Савелий пробует уху, подкладывает в костер дров.
Ш у л и г а. А что это за два брата с Арбата к тебе заявились?
С а в е л и й. У меня за лето много разных людей перебывает. На то я и егерь, чтоб гостей хлебом-солью встречать.
Ш у л и г а. Я спрашиваю про этих, что с гитарой, в соломенных шляпах?