— Я откровенен с вами, этого я не рассказал бы никому другому, — признался он. — И делаю это потому, что хотя бы один неверный шаг с нашей стороны может пошатнуть положение, которое Англия занимает сегодня в отношении Турции.
— Я понимаю, — ответила Надин. — Мне лучше... лучше было бы умереть, чем... рассказать об этом.
— Вы ни в коем случае не умрете, — запротестовал Уэстли. — Однако начиная с этого момента вам придется напрячь весь свой ум и держать его в таком состоянии день и ночь.
Надин поняла, что ей не позволят остаться в посольстве.
Она надела чадру и бурнус, и Лайл Уэстли вывел ее через боковой вход.
— Совершенно очевидно, — сказал он, — что русские будут наблюдать за главным входом.
— Вы хотите сказать, они высматривают вас?
— Возможно. Но я думаю, они в любом случае следят за посольством — вдруг да попадется какой-нибудь посетитель, которым интересуется глава тайной службы Санкт-Петербурга.
Поэтому Уэстли проводил Надин к воротам, выходившим в переулок, по которому редко ходили даже слуги.
Она без труда добралась до магазина и вошла в ту же дверь, через которую покинула его.
Лайл не стал провожать ее. Он смотрел ей вслед, пока она не скрылась из виду. Надин выглядела как настоящая мусульманка и потому была в безопасности. Его волновало только одно — сможет ли девушка выполнить все его инструкции.
Но вскоре он рассудил, что она восемнадцать лет жила со своим отцом, а значит, было бы несправедливо сомневаться в том, что она справится со сравнительно легким заданием.
Лайл Уэстли поспешно вернулся в посольство.
В комнате связи он попросил, чтобы на корабль, который должен встретить его в любом месте, было послано сообщение. Для встречи Уэстли выбрал самый край Дарданелл, выходивший в Эгейское море. Оттуда корабль легко мог выйти в Средиземное море. Единственное утешение, что ему будет предоставлен крейсер, а значит, русские корабли не станут чинить им препятствий: неоднократные попытки русских завладеть Средиземным морем кончались неудачей.
Отослав сообщение, Лайл Уэстли вернулся в свою комнату. Надо было хорошенько подготовиться к отъезду, и он уже знал, кто в посольстве поможет ему.
Надин уложила Рами спать и рассказала ей сказку, которую та очень любила, потому что в ней говорилось о такой же маленькой девочке.
Рами весело провела время с отцом. Чувствуя себя виноватым из-за того, что отнимает у дочери Надин, Нанк Осман привез ей еще больше подарков, чем накануне.
— Твой отец портит тебя! — сказала Надин, укладывая девочку спать.
— Рами не портиться! — ответила малышка. — Она очень умная и очень красивая. Так папа говорить.
— Ну конечно, он прав! — согласилась Надин, крепко обняла девочку и поцеловала.
За короткое время, что она занималась с Рами, девушка успела полюбить свою подопечную.
«Мне будет не хватать ее», — подумала она и огорчилась, что Рами тоже будет тосковать по своей воспитательнице. Впрочем, Надин в любом случае должна была покинуть дом Нанка Османа, просто побег состоится немного раньше, чем свадьба с великим визирем.
Даже мысль об этом человеке привела девушку в содрогание. Заметив это, Рами спросила:
— Почему вы дрожите? Бояться?
Вопрос был разумный, и Надин ответила:
— Я зябну от ветра.
— Нет никакого ветра! — недовольно сказала Рами. — День жарко, очень жарко. Папа пошел купаться в море. Рами хотеть купаться!
— Скоро ты сможешь искупаться, — пообещала Надин.
Чтобы научить девочку плавать, она ждала обычной в сентябре беспощадной жары. Кто же теперь займется Рами?
Впрочем, Надин настраивала себя на забвение всего, кроме распоряжений Лайла Уэстли. Стараясь развлечь Рами, она рассказала девочке сразу две сказки, и к концу последней малышка уже почти спала.
Надин нежно поцеловала Рами в обе щечки и укрыла ее простыней, подумав в этот миг, что, наверное, когда-нибудь и у нее будет ребенок, о котором она сможет заботиться.
«Тогда я буду очень счастлива», — решила она, но тут же вспомнила, что для этого надо иметь мужа.
Представив себя матерью ребенка великого визиря, девушка снова вздрогнула. Она побежала в свою спальню и стала готовиться. Парик спрятала в запирающийся ящик шкафа, даже не примерив, так как боялась, что кто-нибудь войдет и увидит ее.