Несмотря на то что Лидия напичкала его расслабляющими средствами, его тело кажется ему сухим, потрескавшимся бревном. Внутри живота — неприятное жжение, дыхание — слабое и прерывистое.
Он все прекрасно помнит. Помнит о перенесенных им жутких страданиях, помнит о том, что говорила ему его мучительница.
Он помнит, что ни в чем не признался.
«Если я соглашусь с тем, что убил Орелию, мне конец».
Загорается свет, и Лидия озаряет подвал своим блистательным присутствием. Несмотря на неприязнь к ней, Бенуа не может не признать ее красивой: телесная оболочка этой женщины идеально маскирует черствую душу. Она похожа на те ядовитые растения, от которых исходит приятный опьяняющий запах…
— Теперь тебе лучше, Бен?
Она, конечно же, предпочитает находиться по ту сторону решетки. Впрочем, Бенуа так слаб, что даже не сможет раздавить муху.
Лидия прижимается к прутьям решетки прямо напротив Бенуа.
— Думаю, теперь ты уже морально готов к тому, чтобы во всем сознаться, да?
— Я никого не убивал…
Это новое проявление упрямства на несколько секунд лишает Лидию дара речи. Она никак не ожидала, что он опять станет цепляться за свое вранье… Затем в ее груди начинает нарастать гнев.
— Хочешь, чтобы я начала все заново?.. Чтобы я еще раз накормила тебя стрихнином?
— Нет… Я хочу, чтобы все это прекратилось… Я хочу вернуться домой!
Услышав эти слова, Лидия расплывается в злорадной улыбке.
— Ты уже никогда не вернешься домой, дерьмо!.. Неужели ты этого так и не понял? Ты — гнусный убийца! Насильник и убийца!
— Это неправда.
Бенуа вдруг начинает плакать. Сначала он плачет очень тихо, а затем его плач перерастает в громкие рыдания.
Лидия молча слушает, как он плачет, наслаждаясь столь долгожданным моментом.
— Давай, Бен, поплачь… Тебе уже ничего другого не остается!
Мучительные сомнения прошлой ночи улетучились. Лидия, опьяненная слабостью своего врага, снова рвется в бой.
— Ты не мужчина! — кричит она. — Ты — дерьмо! Трус! Слабак! Ты — смердящий навоз!
Бенуа молча лежит на одеяле, чувствуя на себе злорадный взгляд истязательницы.
— И куда это только подевался наш полицейский-супермен? — ухмыляется Лидия. — А? Куда подевался майор Лоран, считавший себя настоящим героем?
Да, он исчез.
Его похоронили заживо.
— Когда Орелию похитили, мы жили здесь…
Бенуа, скрючившись, лежит в углу своей «клетки». Единственное, на что он сейчас способен, — так это слушать. Слушать свою мучительницу, у которой вдруг возникло непреодолимое желание излить ему душу — прямо посреди ночи.
— Это наш фамильный дом… Я здесь выросла. Мои родители покинули этот дом через несколько месяцев после исчезновения Орелии. Они переехали жить в Безансон. Находиться здесь для них стало невыносимо… Понимаешь?
— Да, понимаю.
— Короче, мы переехали. Сейчас я не общаюсь с родителями… Меня с ними уже ничего не связывает… Они думают, что я больна. Думают, что после смерти Орелии я тронулась рассудком. Они хотели о ней забыть — походить в трауре и забыть! Они сами об этом говорили. Но Орелию нельзя забывать. У нас попросту нет на это права… Орелия часто бывала грустной… Я так никогда и не узнала почему. Она, казалось, догадывалась о том, что ее ждет… Она как будто с самого рождения знала, что ей суждено умереть юной… Очень юной…
Лидия закуривает сигарету: огонек зажигалки на секунду освещает погруженную в темноту «клетку». Бенуа успевает заметить лишь золотистый отблеск волос Лидии и овал ее белоснежного лица. Затем все вокруг снова погружается в темноту.
— Как ты думаешь, а можно догадываться об этом с самого рождения?
— Я… Наверное, можно. Мне, например, часто снилось, что меня похоронят живьем… Этот кошмарный сон мучил меня много-много раз…
— Правда? Значит, судьба человека предопределена заранее… Возможно, Орелия знала, какая судьба ее ждет. Она знала, что ей нужно всего лишь встретить тебя, чтобы это все случилось…
— Ее убил не я, — тихо, но твердо возражает Бенуа. — Я не убивал ее, Лидия.
Но Лидия, похоже, даже не слушает его: она снова углубляется в воспоминания, разговаривая с самой собой.
— Мы все время были вместе… Мы никогда не расставались, — продолжает она. — Нас называли неразлучными! Но в тот день… В тот день мы поссорились. Такого с нами никогда раньше не случалось… Я помню, как мы шли вдвоем вдоль дороги. Мы в то время часто там ходили. Это была среда, вторая половина дня, и мы с ней должны были пойти к нашей общей подружке… Однако… Это все произошло из-за одного мальчика. Мы с ней были влюблены в одного и того же мальчика, понимаешь?
Бенуа, скрытый темнотой, улыбается. Эта история его умилила — он и сам не знает почему. Сидящая неподалеку от него женщина, которая собирается его убить, — можно сказать, его палач — своим трагическим рассказом почему-то заставляет его улыбнуться. Наверное, потому что она рассказывает ему эту историю каким-то детским голосом.
— В общем, мы поругались и разошлись в разные стороны: Орелия пошла к той подружке, а я повернулась на сто восемьдесят градусов и направилась домой…
Бенуа вдруг чувствует, что Лидия плачет. Его сердце сжимается — хотя ему вроде бы следует радоваться, что плачет уже не он, а она…
— Если… если бы я пошла тогда с ней, она, наверное, была бы сейчас жива! Ты, возможно, не осмелился бы на нее напасть, если бы мы шли вдвоем… Отвечай, Бен!
— Я… Мне кажется, что если бы ты пошла с ней, то тот, кто убил Орелию, убил бы и тебя.
— Уж лучше бы я погибла вместе с ней.
— Нельзя так говорить!
— Нет, можно… Меня лишили моей второй половины, а это, поверь, хуже смерти. Да, было бы лучше, если бы ты убил нас обеих.
— Я не убивал ее…
Лидия, пропустив слова Бенуа мимо ушей, продолжает:
— Когда наступил вечер, а она так и не вернулась домой, мне… мне стало очень страшно и очень плохо… Мне показалось, что внутри меня произошел взрыв и мое тело разорвалось на куски!.. Мое тело пронзила острая, невыносимая боль — как будто меня разрубили на две части… Мне тогда очень хотелось верить, что сестра еще вернется. Я заставляла себя не терять надежды… Я несколько месяцев ждала и представляла, как вдруг откроется дверь и войдет Орелия… Знаешь, я надеялась на это очень долго даже после того, как все уже перестали ждать ее. И однажды она и в самом деле вернулась…
Бенуа, несмотря на кромешную тьму, изумленно таращит глаза.
— Вернулась? — переспрашивает он.
— Да. Я увидела ее ночью в своей комнате. Она стояла возле моей кровати… Орелия заговорила со мной и объяснила, что пришла сказать мне, что она меня прощает… Прощает за то, что я оставила ее одну на той обочине…
— Тебе это приснилось, Лидия.
— Нет. Я тогда не спала. Кроме того, она по-прежнему рядом со мной… Она тоже на тебя смотрит… Она видит тебя через мои глаза. Она вершит над тобой суд.
— Ты хочешь сказать, что она находится внутри тебя?
— Да, внутри меня. И вокруг меня. Постоянно… Она — это я, а я — это она.
Бенуа вдруг понимает, какие сильные душевные муки испытывает Лидия — испытывает очень и очень давно — и в какую пропасть безумия она рухнула под воздействием этих мук. Она рухнула в эту пропасть, будучи почти ребенком. Получается, что в один прекрасный день жизнь человека может дать трещину, а затем эта трещина может превратиться в бездонную пропасть…
Бенуа с удивлением думает, что, слушая Лидию, он почему-то проникается сочувствием к ее трагической судьбе, — и это при том, что он угодил к ней в лапы и стал пленником ее смертоносного безумия!