Вдруг Бенуа замечает между прутьями решетки усатую крысиную мордочку. Это та же самая крыса или уже другая? Как бы там ни было, она пока еще не решается совать нос к нему, в его «клетку».
Вот ведь хитрое животное! Уж оно-то не позволит заманить себя в ловушку…
Бенуа заставляет себя переместиться немного ближе к решетке, чтобы отпугнуть грызуна и не дать ему подойти к трупу. Поскольку у него больше нет сил кричать, он стучит кулаком по полу.
Крыса бросается наутек.
«Ну хоть кто-то меня еще боится, — уныло думает Бенуа. — Боится жалкой развалины, в которую я превратился!»
Дрожа от холода, он поправляет одеяло на том, что осталось от его некогда цветущего тела.
Однако если он чувствует холод и испытывает боль, значит, он все еще жив.
Она направляется в палату № 14. Она могла бы найти ее с закрытыми глазами, потому что маршрут ей очень хорошо знаком.
До боли знаком.
Войдя в палату, она закрывает за собой дверь и подходит к кровати.
— Добрый вечер, моя дорогая…
Она, конечно же, не получает никакого ответа.
Она садится в кресло и с любовью смотрит на бесстрастное лицо девушки. Затем она берет руку больной в свою, целует ее и начинает тихонько разговаривать.
Она приходит к своей дочери каждый вечер.
— Знаешь, Манон, сегодня между полуднем и двумя часами дня я пробежалась ради интереса по магазинам. Там сейчас распродажа! И я купила тебе красивенькую футболку… Я уверена, что она тебе понравится! Сейчас, конечно, не сезон, но зато ты сможешь носить ее этим летом. Она тебе подойдет, вот увидишь!
Девушка, лежащая под дыхательным аппаратом, не возражает.
— В магазинах — настоящее столпотворение!..
В палату, святотатственно прерывая разговор матери с дочерью, заходит медсестра. Она пришла заменить перфузионный раствор у пациентки.
— Добрый вечер, Эмма…
— Добрый вечер, доктор Вальдек, — вежливо отвечает облаченная в белоснежный халат медсестра.
Больше она, однако, ничего не говорит. Да и что можно сказать безутешной матери, которая уже в течение нескольких месяцев приходит сюда в ожидании невозможного?
Медсестра уходит, и Нина снова касается руки дочери. Затем она наклоняется и, приблизив свое лицо к ее лицу, шепчет:
— Знаешь, моя дорогая, мне необходимо тебе кое-что рассказать…
На ее глаза наворачиваются слезы.
— Этот мерзавец уже никогда не причинит никому зла… Он скоро исчезнет… Исчезнет навсегда!
Столь грандиозная новость не находит себе пути ни в бездействующий мозг Манон, ни тем более в ее сердце, которое продолжает биться лишь благодаря какому-то жуткому на вид аппарату.
Сердце, которое когда-то билось чересчур сильно и быстро при одной только мысли о мужчине, оказавшемся безжалостным чудовищем.
Мужчине, который ею овладел — овладел во всех смыслах этого слова, — а затем швырнул ее в большую кучу своих охотничьих трофеев.
Хрупкое сердце девятнадцатилетней студентки не вынесло охватившего ее волнения, когда она узнала, что ее любовь решительно и навсегда отвергли.
Но этот мужчина больше не будет безобразничать. Он уже никогда не разобьет женское сердце и не превратит в кошмар жизнь другого человека. Он, правда, не знает, что соблазненная и отвергнутая им юная девушка, будучи не в силах побороть в себе страсть к нему, выпрыгнула прошлой весной в окно. И он об этом никогда не узнает.
— Теперь мне пора идти, — шепчет Нина дочери, волею судьбы превратившейся в поломанную куклу, и целует ее в лоб. — У меня сегодня вечером еще два пациента… Но я приду завтра. И завтра, моя дорогая, ты наконец-таки откроешь глаза… Договорились?
«Завтра ты откроешь глаза и увидишь мир, избавленный от негодяя, из-за которого ты лежишь здесь…»
Мольба матери.
Мольба убийцы.
Вальдек выходит из больницы и садится в машину.
«Этот мерзавец Лоран уже, наверное, подох», — думает она.
Впрочем, она предпочла бы, чтобы он все еще мучился в том сыром подвале. И чтобы он страдал как можно дольше — до тех пор, пока Манон не возвратится в мир живых.
«Нет, ты никогда не узнаешь, почему туда попал, и это будет для тебя самым суровым из всех наказаний… Ты понесешь это наказание за то, что украл у меня мою дочь, мою невинную малышку. За то, что ты соблазнил мою девочку, а затем выбросил ее на свалку и занялся следующей жертвой».
Нина притормаживает свой «мерседес», увидев впереди на перекрестке красный сигнал светофора.
Для нее этот сигнал — кровавое пятно посреди прозрачной соленой жидкости, скапливающейся в глазах.
«Да, ты заслужил эту ужасную участь. Заслужил, чтобы подохнуть в подземелье… Я в этом уверена, потому что знаю, кто ты такой. Я знаю, что скрывается под твоей ослепительной улыбкой, под твоим бархатным взглядом. Я знаю, какие гнусности таятся в твоем черством сердце…. Манон ушла не молча — пусть даже она и ничего не сказала. Все было записано — черным по белому. Она запечатлела на бумаге и свой безудержный восторг, и свою невыносимую боль… Она поднялась очень высоко, а затем рухнула с этой высоты в пропасть… И разбилась насмерть. Хотя и осталась живой… Все это она должна была рассказать мне, ее матери, однако бедняжка решила оставить свое счастье и свое горе при себе».
Нина снова давит на педаль газа, судорожно сжимая руками руль. Текущие из глаз слезы, смывая с ресниц тушь, оставляют черные следы на ее ледяных щеках.
«Манон, почему ты ничего не рассказала, когда еще можно было спасти тебя? Я ведь могла помочь тебе… А может, я просто была не способна тебя услышать — услышать твое молчание и понять смысл твоей странной задумчивости? И это я, целыми днями слушающая других людей и вникающая в их душевные проблемы!.. Я бы тебе все объяснила. Объяснила бы, что раны от неразделенной любви никогда не заживают. Раны от неразделенной любви и от унижения. Ты ведь отдала наиболее ценное из того, что у тебя было, а в ответ получила издевательство и презрение. Такие раны не заживают. Однако жизнь со временем все равно налаживается. Как в свое время удалось наладить свою жизнь после перенесенного удара и мне. Я наладила ее, сконцентрировавшись на одном-единственном замысле, на одной-единственной любви, на одной-единственной надежде. На тебе… Я сделала это после того, как твой мерзавец отец бросил нас еще до твоего рождения… Он и вправду был мерзавцем, твой отец. Он поиграл со мной точно так же, как Лоран играл со своими жертвами. Как Лоран поиграл с тобой… И я абсолютно уверена, что человек, который получает удовольствие, заставляя страдать других людей, не заслуживает того, чтобы жить… Одно убийство — две мести».
Нина заезжает на подземную стоянку.
Она вспоминает о Лидии, и ее сердце снова сжимается.
Однако на каждой, даже самой маленькой, войне бывают невинные жертвы. Так называемые сопутствующие потери. Они неизбежны.
Кроме того, Лидия сильно страдала. Теперь же она избавилась от всех своих неврозов.
Нина, глядя в зеркало заднего вида, подправляет макияж. Перерыв в сегодняшнем рабочем дне подошел к концу, и ее опять ждет работа. Дежурящая у телефона секретарша наконец-то сможет уйти домой. Нина, кивнув секретарше, заходит в комнату ожидания, укрывшись, словно щитом, фальшивой улыбкой.
— Добрый вечер, Жоашим! Прошу прощения за опоздание… Ну что, начнем?
Она ведет пациента в свой просторный кабинет и садится на диван.
— Как вы себя чувствуете, Жоашим?
— Вполне сносно, доктор… Давайте обойдемся сегодня без гипноза, хорошо? Мне что-то не очень хочется…
— Конечно. Сегодня мы просто поговорим. Кроме того, я считаю, что гипноз нам больше не понадобится. Вы, по-моему, уже рассказали обо всем, что мне необходимо было знать… Я имею в виду, обо всем том, что нужно знать психиатру, чтобы заниматься вашим лечением…