Он уже сомневался, что хочет поделиться с кем-то своими успехами.
– Признаюсь, я обрадовался. Если бы рубашка действительно принадлежала Мэсситеру, это означало бы только одно: что ты украла ее заранее, с определенной целью, и тогда речь шла бы уже об умышленном убийстве, а не о спонтанном, под давлением обстоятельств решении. Я был очень рад, что не ошибся.
Признание далось нелегко, а взгляд Рафаэлы окончательно смутил Фальконе.
– Мужчины ужасно невнимательные. Таких вещей, как стирка, уборка, штопка, для них как бы и не существует. Это же так уныло. Так однообразно. Так скучно. Кто этим занимается, им неведомо и неинтересно. Такими же были и мои братья. Даже Уриэль, самый человечный из них. Я была для них всего лишь частью домашнего механизма. Чем-то вроде машины или служанки.
– Ты так говоришь, словно ненавидела своих братьев.
Рафаэла вздохнула. Взгляд ее ушел в сторону кедровой аллеи, отделявшей кладбище от шедшей по периметру острова каменной стены и лагуны. Погода менялась, поднялся ветер, и деревья негромко шелестели под его порывами.
– Иногда ненавидела. Нечасто. Я ведь женщина. Мне приходилось выслушивать пустую болтовню Микеле, рассуждавшего о том, как когда-нибудь мы снова разбогатеем. Приходилось терпеть Габриэля, изо дня в день относившего на склад то, что невозможно продать, хотя стоило лишь оглядеться вокруг, и мы могли бы производить что-то более современное и хоть немного зарабатывать.
– Микеле считал, что думать за всех должен капо.
– Вот именно. И что женщина ни на что большее, чем стирка и готовка, не годится.
– Извини. – Фальконе в изумлении покачал головой. – Я-то предполагал, что дело немного в другом.
Он замялся, но, поймав ее непонимающий взгляд, все же продолжил:
– Мэсситер… Я допускал, что Белла была не единственной, кого он сумел покорить. Что, может быть, в этом деле какую-то роль сыграла и ревность.
Она громко рассмеялась и тут же отвернулась, закрыв лицо руками.
– Ты думал, что я могла лечь с этим мерзавцем? – В ее глазах блеснули слезы. Слезы, как ему показалось, удивления и веселья. – Господи, Лео… Как можно быть настолько слепым? А ведь ты наблюдателен. Ты проницателен. В других вопросах. Честное слово, порой ты меня изумляешь.
Фальконе так не считал – ревность все же присутствовала, а чувства, на его взгляд, всегда все усложняли.
– Я вообще ни с кем не спала, – продолжала Рафаэла. – Такая вот сорокасемилетняя старая дева, целомудренная невеста веры. Веры в то, что Арканджело – величайшие на земле стеклоделы, что надо только немного подождать, пока это признает и весь остальной мир. Мы – застывшие в янтаре насекомые. Мы ждали несбыточного, и никто этого не понимал, кроме меня. – В ее глазах вдруг блеснула злость. – Что бы ни предложил за остров Мэсситер – мы бы взяли. Я не собиралась упускать последний шанс. Тем более из-за такой шлюшки, как Белла, которая спала со всеми подряд, а потом навешивала на себя ценник.
– Она рассказала тебе о беременности?
Рафаэла тряхнула головой.
– Конечно, рассказала! Или ты меня не слушаешь? Я был; служанкой. Я стирала, мыла посуду, готовила и убирала, тогда как она, проведя час-другой в мастерской, остальное время трахалась со всей Венецией. Да, Белла рассказала мне, потому что это не имело для нее никакого значения. Она верила в сказки Микеле. Верила, что мы нужны Мэсситеру больше, чем он нам. Поэтому и пыталась выжать из него побольше. Она была настолько глупа, что не понимала очевидного: от этой сделки зависело будущее нас всех.
– Ты могла бы ее переубедить.
– Да что с тобой, Лео? – раздраженно бросила она. – Кто станет слушать служанку! Если бы Белла умерла, как и должна была умереть, выиграли бы мы все. А так… Да! Я действительно послала Альдо ключи с запиской. Рассчитывала, что он явится и выставит себя дураком, ничего больше, а если примет на себя вину, то так тому и быть. Или бросит подозрение на Мэсситера, а Ник загонит англичанина в угол. При условии, конечно, что деньги мы уже получим.
Она вздохнула и отвернулась к могиле. На белом камне четко проступало выбитое совсем недавно имя.
– Я убила ее, когда она вернулась домой. Потом ушла к себе и легла спать. А что еще делать? Бедняга Уриэль… всегда все путал. То попадал в чужую комнату, то поворачивал не тот вентиль. Я столько раз его спасала. Но постоянно стоять за спиной не могла.
Рафаэла протянула руку к белому мрамору, провела пальцем по буквам.
– Приходят ли они ко мне по ночам? Уже нет. Жизнь, Лео, цепочка решений. Хороших. Плохих. Чаще всего необратимых. Оглядываться я не хочу и не буду. Там ничего нет. Смерть Уриэля – трагическая случайность. Остальные в любом случае не были праведниками и любовью к человечеству не страдали. Больше всего меня огорчает то, – Рафаэла взяла Лео за руку, – что случилось с тобой. Уж ты-то этого никак не заслужил. Я пыталась остановить Браччи, когда увидела, в каком он состоянии. Что было дальше, ты знаешь. – Рафаэла заглянула ему в глаза. – Ты пытался защитить меня. Впервые в жизни кто-то увидел во мне женщину. Сколько раз, сидя в больнице у твоей кровати, я смотрела на тебя и холодела от страха, что никогда уже не увижу в твоих глазах искры жизни. Вот что могло меня сломать. И ничто больше. Знаешь, я почти презирала себя за это. Я думала, что уже слишком стара, слишком задавлена, чтобы испытывать какие-то чувства. Оказалось, что нет.