Он повернулся к стоящему за штурвалом мужчине в белой форме:
– Сбрось скорость, Димитрий. Спешить некуда.
Рев двигателей стих до ровного, уверенного урчания. Хьюго повернул переключатель у винного шкафчика, и над ними начал разворачиваться парусиновый тент. Через пару секунд небо исчезло, и через узкие боковые окошечки Эмили могла видеть только серую полосу лагуны, мелькающих чаек да редкие рыбацкие лодки.
В следующий момент Мэсситер уже пересел к ней, и не успела Эмили опомниться, как его горячие губы коснулись ее обнаженного плеча. Эмили снова вспомнила Хемингуэя, наверное, также мечтавшего убежать от старости с юной девушкой на покачивающейся на волнах гондоле.
– Откровенность за откровенность. Я подпустил вас к себе, теперь очередь за вами, – прошептал на ухо Мэсситер, поглаживая ее левую грудь.
Мягкие кожаные подушки, плеск воды за бортом, запах моря – Эмили постаралась не думать о том, что может последовать дальше.
– Не сейчас, – прошептала она, ускользая от него. Теперь все зависело от того, поверит он ей или нет. – Я еще не готова, Хьюго. Извините.
– Когда? – с грубой прямотой спросил он.
– Что такое? – вскинулась Эмили. – Мы уже договариваемся о свидании?
– Вы сами ко мне пришли, – напомнил Мэсситер.
– Тогда, может быть, вам лучше развернуть катер? Не люблю, когда меня загоняют в угол.
– Загоняют в угол? – Он вернулся на прежнее место, раздраженно щелкнул переключателем и крикнул что-то рулевому.
Взвыли двигатели. Катер задрал нос, набирая скорость.
– Конечно.
Что-то в его тоне насторожило Эмили. Что-то было не та. Может быть, она просто плохо играла свою роль. Может быть.
Зазвонил телефон, и Мэсситер, поднявшись, шагнул к открытой рубке.
Она попыталась представить себя на занятии в академии. О чем говорил инструктор? Такого рода темы затрагивались нечасто и обсуждались быстро и профессионально, без нюансов Наверное, обе стороны в душе надеялись, что до крайности никогда не дойдет и ученику не придется искать ответ на этот нелегкий вопрос. Насколько далеко ты готов зайти, чтобы добыть крайне важную информацию? Готов ли ты пытать человека, чтобы предотвратить взрыв заложенной в школе бомбы? Готов ли убивать ради спасения заложников?
Ответить трудно. Но сейчас вопрос касался только ее. Готова ли она сама ради шанса на успех уступить в том, что не причинит никому никакого, по крайней мере физического, вреда? Готова ли отдать то, что многие, если не большинство, отдают свободно и без принуждения, часто тем, кого не любят, или даже совершенно незнакомым людям?
Тогда, на занятиях, они все отвечали утвердительно, воспринимая другой вариант как проявление эгоизма и даже предательство.
Эмили вспомнила ночной разговор на террасе у больницы. Тогда все представлялось иначе. Тогда сомнениям не было места. Тогда они четверо – Ник и Перони, она и Тереза, – глядя ДРУГ другу в глаза, поклялись, что не позволят венецианцам похоронить это дело.
Лео Фальконе и сейчас еще находился между жизнью и смертью, лежа в белой палате с видом на лагуну, и Эмили могла, лишь чуть приподнявшись, увидеть больницу за колышущейся кромкой воды.
Голос Мэсситера доносился неразборчивой скороговоркой. В другой жизни у нее было бы устройство, способное проникать в электронное сердце телефона и записывать все, что говорилось, сейчас она могла полагаться только на свои таланты. На свою интуицию. И ничто больше.
Закончив разговор, Мэсситер вернулся в каюту и снова сел напротив гостьи.
– Дела не отпускают? – спросила Эмили. – Вы, наверное, совсем не отдыхаете.
– Как говорится, колесико ржавеет, когда не крутится. Кому же хочется стареть? – Англичанин помолчал. – Вы правы, дела не отпускают. То, чем я сейчас занимаюсь, у наших друзей строителей называется «благоустройством территории». – Он скользнул по ней холодным взглядом. – Аккуратность – это добродетель. А я привык считать себя добродетельным человеком.