— Копченые уши — завсегда уважаю, — с этими словами в избу вошел Василич, тот самый загорелый мужик, с которым мы на станции познакомились.
— Щас зарежем, — откликнулся Хобыч и поднял стакан. — Аркаша, налей вновь прибывшему.
— Не-е, — откликнулся Василич. — Я, ребята, не пью.
— Как это так? — удивились мы.
— Это точно, — поддержала Василича хозяйка, — уже полгода как не пьет, завязал.
— Не пью, — гордо повторил Василич. — И никому не советую. Гадость это. Вот сосед у меня, Витька Рыжий, тот как напьется…
— Да ну тебя, — оборвала его женщина, — будешь на мозги капать! Ты-то сам, когда в запое, думаешь, лучше выглядишь?!
— Я — все, больше к этой гадости не притронусь, ни в жисть! — степенно проговорил Василич.
— Ладно тебе, Копченые Уши, — перебил его Хобыч, — мы пить собираемся, а ты гадостью обзываешь…
— Мой самогон! — поддакнула хозяйка. — Вот прибежишь ко мне, Василич, когда в запое будешь, я те припомню твои слова.
— Я не-е, — отозвался тот.
— Ладно, вздрогнули, — положил Хобыч конец дискуссии.
Выпили, отдышались и Ирина — мы звали ее просто по имени — спросила, глядя оценивающе на Хобыча:
— Ты, правда, свинью зарежешь?
— Сомневаешься? — повел бровью Толик.
— А ты хоть раз-то ее резал? — вмешался в разговор я.
— Да, Хобыч, — отозвался лежавший на диване Шурик, — это ж не просто — ей нужно в самое сердце одним ударом попасть.
— Спокойно, Маша, я Дубровский, — безапелляционно заявил Хоботов и в подтверждение своей удали громко хрумкнул огурцом.
— Че ее резать-то, раз-два и готово! Давайте я зарежу! — хорохорился Борька, и по нему было видно, что, после того как еще раз к стакану приложится, он не то, что свинью не зарежет, а и ушей ее не увидит.
Ну и ладно. Одним едоком меньше.
— Ты, мил-человек, если не умеешь — не берись, свинью зарезать — это те не с девкой поиграть. А у тя тем паче и с девкой-то не вышло. Вона с Люськой-то как получилось! — назидательным тоном проговорил Василич.
— Да ты не переживай, старина! Если за дело взялся Хобыч, без ушей не останешься, — с этими словами Аркаша снисходительно похлопал Василича по колену.
— Свинья. Без ушей останется свинья, — резонно заметил Хобыч и поднялся из-за стола. — Пойдем, Ир, зарежем твою свинью по-быстрому и дело с концом.
— А мы на крылечке покурим покамест, — сказал я и тоже встал из-за стола.
Следом за мной, кряхтя и постанывая, двинулся Шурик. А на его место тут же завалился Борька.
— Пойдем, Василия, перекур, — позвал я.
И мы двинулись всей гурьбой на улицу. Я выходил из избы последним, а Борька в это время уже храпел.
Ира повела Хобыча в хлев. А мы уселись — я и Василич прямо на ступеньках, а Шурик с Аркашей возле, на скамье. Я достал пачку «Мальборо» и предложил угоститься новому знакомому.
— Не курю, — с чувством собственного достоинства произнес Василич, — и вам не советую…
— Ну, ясное дело, гадость это, — перебил его Аркаша, протянул руку и взял две сигареты — для себя и Шурика.
Я поднес им зажженную спичку, затем закурил сам. Несколько затяжек мы сделали молча, а потом Аркаша сказал:
— Ну че, с утречка завтра к Серому.
— Это кто? — спросил Василич.
— Друг наш, служит здесь неподалеку. Офицер, — пояснил Шурик.
— А вы навестить едете. Хорошее дело, — заметил Василич.
— Конечно, хорошее, — ответил Шурик, швырнул за калитку недокуренную сигарету и со словами «Пойду, полюбопытствую» отправился в сторону хлева посмотреть, как Хобыч зарежет свинью.
Прошло совсем немного времени — мы даже по второй сигарете выкурить не успели, — как вдруг со стороны двора донесся звон битого стекла, затем последовал глухой удар, после которого практически одновременно завизжала свинья и взвыл — видимо, от боли — Шурик.
— Ой, батюшки, убили! — верещала Ира, а Хобыч басом поминал свойственную русским людям мать.
Ни слова не говоря мы втроем бросились к хлеву, а навстречу нам, недовольно похрюкивая, выскочила здоровенная свинья. Мы с Василичем успели отскочить в сторону, а Аркашу, который бежал сзади, она сбила с ног и, не остановившись, побежала дальше, повалила забор и помчалась по улице. Через мгновенье с ломом наперевес и с криком «Стой, скотина!» следом за свиньей пробежал Хобыч. Отделавшийся легким испугом Аркаша кинулся за ними вдогонку, а мы с Василичем побежали в хлев, откуда доносились стоны Шурика и всхлипы и причитания Иры. В сарае при слабом свете, проникавшем через маленькое низенькое окошко, мы увидели следующую картину. Перед дверью в хлев, в жиже из навоза, куриного помета, мочи, кормов и пролитого молока лежал, корчась от боли, Шурик, а на коленях перед ним стояла Ира и всхлипывая приговаривала: