— Кто из вас готов обнажить меч против первого варвара?
— О славный! — вскричали в ответ. — В поединках нет искуснее патрикия Калокира!
— Пусть спускается к ручью.
Посыльные Святослава помчались обратно, сообщили ему:
— Княжич, их вождь не хочет с тобой мериться, отрядил просто воеводу.
— Куркуас не из робких, знаю. Стало быть, пренебрег. Коли так, и от нас сойдет кто проще.
Князь не успел решить, кого послать, как у его коня, отстранив прочих, оказались Улеб и Велко.
— Позволь мне! — требовал один.
— Нет, мне! — настаивал второй.
— Я не против, — сказал Святослав, — только нужно ли так горячиться?
Тот ромей у ручья лютый ворог мне! — вне себя кричал Улеб. — Я давно ищу с ним встречи! Дозволь, княжич, сделай милость!
— Мне он принес не меньше лиха! — кипятился Велко. — Обращаюсь к твоей справедливости, господарь!
Но Улеб воскликнул:
— Не ты ли, князь, обещал еще в Киеве, что исполнишь любое мое желание! Я сдержался тогда, а теперь прошу!
Святослав объявил войску:
— Отдаю свое седло и меч отважному уличу из Радогоща! Признаю его право!
Воля князя — закон. Велко сам заботливо поправил кольчугу на побратиме, сам пристегнул к его поясу новые ножны да помог подогнать ремни-петли щита по его руке, ибо мускулы Улеба были покруче княжеских.
Между тем польщенный динат уже гарцевал в котловине.
Улеб был уже рядом с Калокиром, молвил, обращаясь к нему:
— Приглядись-ка ко мне.
— Заклевали б всех вас вороны!..
— То успеется. Поначалу давай померяемся, вон ведь сколько народу замаялось, ожидаючи поединка. А чтобы придать тебе прыти, скажу: это я и чеканщик из Расы как-то ночью наведались в гнездовище на горе Адрианова града, чтобы отнять у тебя нашу Улию.
— Вы?! Это были вы? Боже милостивый, ты послал мне утешение сегодня!
И, к всеобщему недоумению, Калокир поскакал к своему обозу, чтобы тут же вернуться, саркастически хохоча и размахивая ветхим от времени скомканным женским платьем со славянскими узорами. Он кричал, ворочая головой во все стороны и тыча в Улеба пальцем:
— Знайте все! Это раб! Беглый раб! Червь ничтожный! Он скрывает клеймо на плечах под броней воина! Вот одеяние, подобающее его мечу! — Динат швырнул платье в Улеба. На холме Куркуаса загоготали. На холме Святослава застонали от неслыханного оскорбления. Калокир шипел: — Надень его, надень, антихрист. Берегла его Мария, да выбросила.
— Довольно. — Улеб хоть и потемнел лицом, но не уронил достоинства, молвил сдержанно: — Мы не в кругу арены, а на пороге великой сечи.
— Изрублю на куски! — исступленно грозился динат. — На мельчайшие крохи! Чтобы вороны исклевали!
Голос Меткого Лучника покрыл общий шум:
— Что медлишь, брат мой! Начинай!
— Это можно, — сказал Твердая Рука и ударил коня каблуками.
Зараженные враждой седоков, сшиблись кони с громким ржанием, прижав уши, оскалив зубы, наровя укусить, разорвать, растоптать. Разметались украшенные лентами гривы и пышные хвосты. Обученные и резвые, они мгновенно подчинялись малейшим требованиям уздечек, то припадали, то взвивались на дыбы, быстро-быстро перебирая в воздухе передними копытами, то вмиг отскакивали в сторону.
Пеший бой был бы более приемлемым для Улеба. Никогда и никто не сбивал его с ног ни в поединках, ни в общей схватке. Велко чеканщик, бывало с гордостью похвалялся на ратных привалах: «Мой побратим, други, человек, как вы, Обычный во всем, кроме одного. Он в огне горит, в воде тонет, и голод его одолеет, и жажда. Зато не родился еще на свете такой, чтобы изловчился свалить его с ног рукою!»
Калокиру в седле вольготней, он привычен к нему еще с давних набегов на булгарские и армянские веси. Закусив губу, динат поигрывал острой сталью с завидной сноровкой, редко прибегал к щиту.
Улеб не сразу приспособился к оружию княжича. По этой причине Калокир сперва потеснил его. Но затем начал уступать все заметнее и заметнее. Уже не так стремительны были движения дината, уже прятался он за щит и конь его пятился.
Вскоре выронил меч Калокир, сын стратига Херсона, палатийский пресвевт и советник Власти. Петрин сын с ходу ахнул щитом о щит, и динат полетел с вороного в ручей. Улеб спешился, поднял меч поверженного, за шиворот выволок его на сушу, протянул ему оружие снова.
— Продолжим!
Оглушенный и пристыженный Калокир отряхивался, отплевывался и лепетал:
— Не могу. Ненавижу тебя, но прошу: пощади. Вспомни, я не отрезал тебе язык, а целехоньким передал Непобедимому. Я сестру твою выкупил у нещадного Кури. Я лелеял и холил ее. И Лиса я убил, и Блуда. Что тебе в моей гибели? После такого стыда жизнь моя хуже смерти.