— Мне воля дороже слов, — сказал юноша, — надо за нее и с тобой в круг войти — войду. Я другое слышал. Будто еще старый цесарь объявил тут когда-то, что дарована будет воля всякому из палестры, кто тебя осилит в кругу.
Анит заглянул в глаза любимого ученика и молвил тихо:
— Бедный мальчик, огради тебя бог от этого…
Вышли к трибунам и уселись на скамье в ожидании своего часа.
Между тем наверху заполненные до отказа трибуны нетерпеливо требовали начала состязаний легких колесниц, по одной лошади в упряжке. Но сигнала не давали. Ждали Василевса.
Наконец десять мириадов зрителей вскочили со своих мест, вознесли руки и пропели хвалу. Курсоресы врассыпную бросились от кафизмы, их сменили телохранители императора, и сам Роман II показался наверху башни. Божественный и его свита расселись и застыли, напоминая аккуратно расставленные раззолоченные бюсты.
Отворилась медная дверь у основания башни, из нее вышел глашатай, он картинно встал на площадке, упершись руками в ажурную оградку, медленно обвел взглядом обе крутые внешние лестницы кафизмы, словно хотел убедиться, что никто посторонний не осквернил своим присутствием их священные ступени, после чего торжественно выкрикнул традиционную фразу:
— Да озарит мой свет всех вас, римляне[27]! Начинайте!
Трибуны взревели с новой, восторженной силой, ибо голос этого глашатая считался голосом самого василевса. Просигналили буксины, и, взметнув опилки арены, рванулись из-под арки кони, и защелкали бичи возниц, и казалось, что вот-вот начнут лопаться от крика люди вокруг, и эхо ликующего ипподрома полетело над городом до самых дальних маслиновых рощ.
Колесницы — синие, желтые, зеленые, красные — пестрой вереницей растянулись по всему овалу арены. Но вниманием бушующего ипподрома завладела одна из них. Никто не сомневался в ее победе. Огненный конь и на пятнадцатом круге бежал так же легко, как и в начале гонки.
Изящен и стремителен бег огненно-рыжего коня.
Выкрашенная в белый цвет колесница была достойна восхищения. Ею ловко управлял возница крохотного росточка, он стоял на тонкой оси между высокими колесами, одновременно удерживая струны-вожжи и прикрывая, выставив локти, лицо кулаками, чтобы не захлебнуться ударами встречного воздуха.
— Где вскормлен такой? — неслось по рядам.
Начался предпоследний, девятнадцатый круг, когда из ниши под трибунами вышли кулачные бойцы. Анит в своем нарядном белом колпаке с пером и его питомцы расселись на специальной скамье, оглушенные воплями окружающих.
Едва Твердая Рука взглянул на арену — вскочил, точно ужаленный. Он даже не пытался скрыть или подавить волнение, охватившее все его существо. Впрочем, никому не было до него дела. Один лишь всевидящий учитель заметил судорожный порыв своего любимца.
— Что с тобой?
Ответа не последовало. А между тем завершался последний круг гонки, возбуждение ипподрома достигло высшей точки. И вдруг сумбурный гул толпы рассек резкий, пронзительный крик:
— Жар! Жарушко-о-о!
Перо отказывается описать то неописуемое, что произошло на ипподроме вслед за этим криком, ибо невозможно найти слова, способные в полной мере передать картину суматохи, какая всколыхнула и без того бурлящее людское море.
Не каждый из десяти мириадов горланов расслышал крик Твердой Руки, но все десять мириадов увидели собственными глазами, что сотворил этот крик.
— Жар! Жарушко-о-о!
Огненно-рыжий конь с белой колесницей, уже готовый разорвать грудью гирлянду из живых цветов, тот самый скакун, которому оставалось несколько прыжков до победной черты, непостижимым образом уловив в общем шуме голос юноши, взвился на дыбы и с громким ржанием завертелся на месте.
Столь внезапно остановившуюся белую колесницу с ходу сшибли другие, мчавшиеся за ней. С треском рассыпалась она. Точно стрелы из сломанного колчана, разметались спицы колес, покатились лопнувшие обода, кувырком отлетел в сторону ошеломленный возница.
А колесницы все сталкивались и сталкивались, образуя шевелящуюся груду, в которой смешались разноцветные щепы, клочья тряпья, хлысты, ленты, обезумевшие лошади и люди. Вот так куча мала!
Жар растерянно носился по арене вокруг Хребта, над растрепанной гривой развевались обрывки поводьев. Невредимый, резвый, гордый, как алый факел, он искал того, кто его окликнул.
Улеба (мы, конечно, давно догадались, что это был именно он) буквально силой Анит и двое массажистов втолкнули в нишу и потащили в одну из комнатушек палестры. Хорошо, что Непобедимый не растерялся и проделал это сразу, пока толпа не разобралась что к чему, иначе бы не сносить головы нарушителю зрелища.
Note 27
Нередко называя Константинополь, свою столицу,