Так же крадучись Калокир устремился к ковру на стене, сдернул первый попавшийся меч, выхватил из настольной шкатулки несколько свечек и, подбрасывая одну за другой, принялся рубить их на лету.
Мелодично звякнул висячий колокольчик, в дверную щель просунулась голова Акакия.
— К тебе из войска, господин.
— Проси.
Военачальники уже переступили порог, но Калокир все еще самозабвенно расправлялся со свечками, демонстрировал незаурядную ловкость и, лишь покончив с последней свечой, как бы невзначай обнаружил присутствие посторонних, быстро сунул меч в петельку на ковре, скромно поздоровался с вошедшими и смущенно опустил глаза, как великовозрастная девица, которую застали за игрушками младшей сестренки.
— Великолепно! — воскликнул хилиарх Гекателий, окидывая взглядом усеянный восковыми обрубками пол.
— Поразительно! — подхватил таксиарх с труднопроизносимым и потому незапоминающимся именем. — Армия обрела в твоем лице истинного виртуоза.
Уж так застеснялся, так застеснялся Калокир:
— Ах, славные, не стоит восхищаться. То для меня просто развлечение. Я… Вы… врасплох… Сожалею, любезные мои друзья, что слишком увлекся столь легким упражнением и не слыхал, как вы вошли.
— Нет, нет, — еще разок воскликнул Гекателий, на которого, надо отметить, действительно произвело впечатление недюжинное мастерство того, кто внешне менее всего походил на искушенного воителя, — ты был великолепен! Какой размах! Какой удар!
А таксиарх уж молчал, он посчитал, что с Калокира достаточно.
Динат гостеприимно пригласил их сесть. Все трое чинно расселись, не спеша, обстоятельно, как парламентеры перед ответственными переговорами.
Гекателий был дородный, крупный мужчина. Как многие обремененные излишним весом собственного тела, он плохо переносил жару, вызывавшую в нем одышку и потливость.
Таксиарх являл собой противоположность хилиарху. Он был поджар, как гончая, скуласт, моложав, с холеными ногтями тонких нервных рук, с глазами мутными и мудрыми, как у змеи. Предпочитал молчать.
— Здесь царил переполох, когда мы подъезжали, — произнес Гекателий, — уж не случилось ли чего дурного?
— Ты не ошибся, — сказал динат, — мне сообщили, что бежал от наказания один бунтовщик, булгарин.
— Всего один? Это ли потеря! Вот у меня большая часть невольников — булгары, и все они удрали.
— Всех нужно изловить!
— Они повсюду убегают. Слетаются со всех сторон к своему войску и к русинам. Им же хуже. Когда пойдем топтать их разом, живыми или мертвыми отыщем там всех беглых псов. Я — своих, ты — своего. Не миновать им кары. — Гекателий потянулся к аквариуму, бесцеремонно зачерпнул воды, побрызгал на лицо. — Я не в себе от удушья после скачки. Высоко поселил тебя Цимисхий.
— Мы посланы к тебе епископом нашим, — подал голос таксиарх.
— Он здесь, в Адрианополе? — оживился динат. — Уже вернулся в епархию?
— Сегодня прибыл из столицы. Мы встретили его раньше граждан.
— Немедленно к нему! В его устах должна быть весть о моем высоком назначении! — Калокир направился к столику с бронзовым билом, чтобы призвать Акакия и приказать тому седлать коней и принести парадный наряд, достойный визита к церковному главе провинции, и был уже на полпути к висячему сигнальному диску, как вдруг остановился, оглянулся на гостей, которые по-прежнему сидели на скамейках в сибаритских позах. — Вы отказываетесь препроводить меня?
— Епископ никого не принимает. Он шлет тебе благословение. И, верно, весть о том, что василевс поставил леги на эдикте о назначении дината из Фессалии…
— Меня командующим схолы? — вырвалось у Калокира.
— …лишь советником при Иоанне Цимисхии в бессмертной армии Европы, — торжественно закончил хилиарх.
Динат поник. Военачальники с удовольствием наблюдали за миной разочарования, отразившейся на вытянувшемся лице Калокира. Он прошептал:
— Мне обещал Дроктон… Я буду ждать Цимисхия.
Гекателий вновь освежился водой из аквариума, после чего доверительно заговорил:
— Дроктон, Дроктон… Мои уши впитали столько мифов об этом иноке у трона, но сам я не встречал его воочию. Дроктон простой монах. Епископ — носитель епитрахильи [43], сан почти небесный. Но даже он не изрекает воинских указов, его уста — источник лишь вестей для гарнизона. И тот из нас блажен, кто внемлет им.
— Ну что ж, советник — это правая рука доместика Цимисхия, — сказал динат, с внезапной строгостью и назидательностью уставясь на гостей.
Таксиарх вскочил, точно в нем резко распрямилась скрытая пружина. Поднялся со скамьи и Гекателий.
— Хвала тебе, любезный друг и новый наш соратник! — воскликнул Гекателий, про себя отдав дань изворотливости ума дината.
— Прошел слишком малый срок, как я ступил в этот город. Слишком ничтожный срок для нашей дружбы, — холодно сказал Калокир.
В верхнем зале Орлиного гнезда на некоторое время наступила гнетущая тишина. Потом ее нарушил Калокир. Он зашагал, не обращая внимания на тех двоих, что несколько растерянно ворочали головами, следя за его проходками из угла в угол.
Динат хоть и чувствовал себя обманутым, но все же смекнул, что существенные выгоды можно извлечь даже из такого малого определенного звания в тагме [44], как советник при доместике. Нужна лишь твердость. Поразмыслив, он успокоился, прекратил измерять шагами гулкий зал и снисходительно улыбнулся воинам.
Еще недавно склонный держать язык за зубами таксиарх внезапно заговорил:
— Тяжки наши заботы. Сражаемся с ними, умираем, пленим, но они убегают, будто вода сквозь пальцы.
— О ком ты? — удивленно спросил Калокир. — Ты вспомнил похитителя моей Марии?
— Какой Марии? Я о булгарах, о сирийцах, руссах, уграх, алеманах — не перечесть. Проклятые! Ни страха перед Иисусом, ни поклоненья нам, ни чинопочитания. Когда же наконец господь их вразумит, не ведающих догмы так, как мы!
— Господь надоумил нас, как покарать язычников и всех вероотступников! Скоро, скоро двинем священную армаду на руссов и булгар, на всех, кто с ними заодно. Близко, неотвратимо укрощение непокорных! — вещал Калокир. — И с верой в это я удаляюсь. Акакий! Поди сюда, Молчун!
Динат что есть силы ударил в бронзовое било.
Глава XXI
Твердая Рука, Анит и Кифа взобрались на утес и оттуда оглядели всю бескрайнюю ширь пространства.
— Что ты высматриваешь? — интересовался Непобедимый.
— Зачем мы высадились в этой пустыне? — спрашивала Кифа.
Улеб не отвечал, озирался окрест взволнованно, недоуменно.
Впереди, сколько хватал глаз, простиралась степь.
На ковыльном ковре ближних бугорков зияли темными вкраплениями пятна золы и торчали вбитые в грунт рогатины и колья над потухшими остатками былых очагов. Повсюду виднелись следы покинутого стойбища.
Сзади, у подножия утеса, шуршал прибой. Бойцы Анита не бросали весел, хотя корабль незыблемо стоял у самого берега, удерживаясь днищем на песчаной полоске, которую море облизывало волнами. На палубе «лютые разбойники» с криками размахивали руками, им не терпелось поскорее получить от взрослых позволение сойти на сушу и поохотиться.
— Эге-ге-ей! — кричали с корабля мальчишки. — Уже можно на-а-ам?
— Тут не найдете даже мыши! Ничего живого! — ответил им Анит сверху. И обратился к Улебу: — Не огорчайся. На то они кочевники. Поплывем дальше, настигнем где-нибудь.
— Боюсь я за тебя, — Кифа нежно тронула руку юноши.
Улеб промолвил:
— Вон там, где сложен хворост, стоял бунчук кагана и его шатер. По этой стежке вели от моря наших. Улия шла первой…
Note 43
Note 44