— Говорите, говорите, ангелы, век бы слушала вас… — шептала она, словно молитву. — И не снится мне… Как узнали, где я?
— То после, после, — сказал Велко.
— Верно. — Улеб нетерпеливо и осторожно подталкивал ее к коню. — Тебя вызволить их дворца — полдела. Впереди еще битком набитый Адрианов град.
За околицей, сколько хватал глаз, сплошным роем огней протянулись становища византийской армии. Да и улицы переполнены войском. Клокотал, кипел Адрианополь, не город, а судорожный и многоликий сомнамбул. Надо торопиться.
— Не медли, сестрица! Что же ты!
Скользя ладонями по запыленной грубой одежде на груди и руках Улеба, обратив лицо к Велко, она медленно опустилась на колени и, задыхаясь от слез, заговорила, точно в мольбе и отчаянии. Оба воина отказывались верить ушам своим, не могли постичь чудовищный смысл ее слов. А голос ее, поначалу чуть слышный, становился все тверже и тверже.
— Окрещена и повенчана, я жду дитя. Не оставлю мужа моего, не преступлю клятвы, не оскверню святого креста. Идите с богом, вечно буду молиться за вас.
— Улия! — закричал потрясенный Улеб.
— Мария! — Велко судорожно пытался поднять ее с земли.
Сказала она:
— Волею господа нашего Иисуса Христа, я остаюсь. Я жду дитя…
Глава XXVIII
Легкий дырявый туман уползал медленно и лениво, нехотя очищал земную впадину с широким и плоским дном. Тихо было внизу, где змеился скудный ручей. Царило безмолвие на обращенных друг к другу склонах двух холмов, на которых застыли в готовности два пришедших на битву воинства.
— Совсем развиднелось, — сказал Святослав. Нетерпеливым жестом призвал паробка, повелел: — Скачи к грекам с толмачом, передайте, что хочу сойтись с главным воеводой их цесаря на поединок перед великой бранью.
В брызгах росы понеслись посыльные через низину, скинув оружие и подняв правые ладони с растопыренными пальцами, и от первого стука конских копыт, разорвавших гнетущую тишину, всколыхнулись, зашевелились, ожили обе внутренние щеки противостоящих холмов, прокатился гул по рядам воинов, тех и этих.
Еще накануне уведомили Святослава, что Цимисхий внезапно отбыл на Босфор и прихватил с собой верноподданных Склира и Петра подавлять очередное восстание в Азии. В европейской же армии василевс оставил магистра Куркуаса, полководца прославленного.
В самом центре блистательной армии Византии возвышался шатер, над которым реял гигантский прапор с латинской надписью: «Спаси, господи, люди твоя». Окоченевшие под панцирями от долгого пребывания на свежем воздухе «Люди господа» чертыхались украдкой и поглядывали на священный шатер, откуда должен был вскоре показаться наместник Божественного, чтобы благословить их на битву.
Куркуас вышел из шатра. Солдаты восторженно заколотили оружием по щитам, попы осеняли их крестами. Еще раз оглядел полководец ложбину, кивком головы поощрил мензураторов за удачно подобранное место для сражения.
Тут по цепочке и донесли Куркуасу о вызове росского князя. Насупился Куркуас и спросил у свиты:
— Кто из вас готов обнажить меч против первого варвара?
— О славный! — вскричали в ответ. — В поединках нет искуснее патрикия Калокира!
— Пусть спускается к ручью.
Посыльные Святослава помчались обратно, сообщили ему:
— Княжич, их вождь не хочет с тобой мериться, отрядил просто воеводу.
— Куркуас не из робких, знаю. Стало быть, пренебрег. Коли так, и от нас сойдет кто проще.
Князь не успел решить, кого послать, как у его коня, отстранив прочих, оказались Улеб и Велко.
— Позволь мне! — требовал один.
— Нет, мне! — настаивал второй.
— Я не против, — сказал Святослав, — только нужно ли так горячиться?
Тот ромей у ручья лютый ворог мне! — вне себя кричал Улеб. — Я давно ищу с ним встречи! Дозволь, княжич, сделай милость!
— Мне он принес не меньше лиха! — кипятился Велко. — Обращаюсь к твоей справедливости, господарь!
Но Улеб воскликнул:
— Не ты ли, князь, обещал еще в Киеве, что исполнишь любое мое желание! Я сдержался тогда, а теперь прошу!
Святослав объявил войску:
— Отдаю свое седло и меч отважному уличу из Радогоща! Признаю его право!
Воля князя — закон. Велко сам заботливо поправил кольчугу на побратиме, сам пристегнул к его поясу новые ножны да помог подогнать ремни-петли щита по его руке, ибо мускулы Улеба были покруче княжеских.
Между тем польщенный динат уже гарцевал в котловине.
Улеб был уже рядом с Калокиром, молвил, обращаясь к нему:
— Приглядись-ка ко мне.
— Заклевали б всех вас вороны!..
— То успеется. Поначалу давай померяемся, вон ведь сколько народу замаялось, ожидаючи поединка. А чтобы придать тебе прыти, скажу: это я и чеканщик из Расы как-то ночью наведались в гнездовище на горе Адрианова града, чтобы отнять у тебя нашу Улию.
— Вы?! Это были вы? Боже милостивый, ты послал мне утешение сегодня!
И, к всеобщему недоумению, Калокир поскакал к своему обозу, чтобы тут же вернуться, саркастически хохоча и размахивая ветхим от времени скомканным женским платьем со славянскими узорами. Он кричал, ворочая головой во все стороны и тыча в Улеба пальцем:
— Знайте все! Это раб! Беглый раб! Червь ничтожный! Он скрывает клеймо на плечах под броней воина! Вот одеяние, подобающее его мечу! — Динат швырнул платье в Улеба. На холме Куркуаса загоготали. На холме Святослава застонали от неслыханного оскорбления. Калокир шипел: — Надень его, надень, антихрист. Берегла его Мария, да выбросила.
— Довольно. — Улеб хоть и потемнел лицом, но не уронил достоинства, молвил сдержанно: — Мы не в кругу арены, а на пороге великой сечи.
— Изрублю на куски! — исступленно грозился динат. — На мельчайшие крохи! Чтобы вороны исклевали!
Голос Меткого Лучника покрыл общий шум:
— Что медлишь, брат мой! Начинай!
— Это можно, — сказал Твердая Рука и ударил коня каблуками.
Зараженные враждой седоков, сшиблись кони с громким ржанием, прижав уши, оскалив зубы, наровя укусить, разорвать, растоптать. Разметались украшенные лентами гривы и пышные хвосты. Обученные и резвые, они мгновенно подчинялись малейшим требованиям уздечек, то припадали, то взвивались на дыбы, быстро-быстро перебирая в воздухе передними копытами, то вмиг отскакивали в сторону.
Пеший бой был бы более приемлемым для Улеба. Никогда и никто не сбивал его с ног ни в поединках, ни в общей схватке. Велко чеканщик, бывало с гордостью похвалялся на ратных привалах: «Мой побратим, други, человек, как вы, Обычный во всем, кроме одного. Он в огне горит, в воде тонет, и голод его одолеет, и жажда. Зато не родился еще на свете такой, чтобы изловчился свалить его с ног рукою!»
Калокиру в седле вольготней, он привычен к нему еще с давних набегов на булгарские и армянские веси. Закусив губу, динат поигрывал острой сталью с завидной сноровкой, редко прибегал к щиту.
Улеб не сразу приспособился к оружию княжича. По этой причине Калокир сперва потеснил его. Но затем начал уступать все заметнее и заметнее. Уже не так стремительны были движения дината, уже прятался он за щит и конь его пятился.
Вскоре выронил меч Калокир, сын стратига Херсона, палатийский пресвевт и советник Власти. Петрин сын с ходу ахнул щитом о щит, и динат полетел с вороного в ручей. Улеб спешился, поднял меч поверженного, за шиворот выволок его на сушу, протянул ему оружие снова.
— Продолжим!
Оглушенный и пристыженный Калокир отряхивался, отплевывался и лепетал:
— Не могу. Ненавижу тебя, но прошу: пощади. Вспомни, я не отрезал тебе язык, а целехоньким передал Непобедимому. Я сестру твою выкупил у нещадного Кури. Я лелеял и холил ее. И Лиса я убил, и Блуда. Что тебе в моей гибели? После такого стыда жизнь моя хуже смерти.
На обоих холмах разворачивались войска. Ветер рвал и трепал стяги. Принимала свой строй византийская армия. Выравнивались славянские полки.
— Будь ты проклят, — сказал Улеб и поднял меч Калокира, сжал его на концах боевыми перчатками, что есть силы взмахнул и сломал о колено как щепку. — Будь ты проклят, мучитель невинных, убирайся! — Он презрительно отвернулся от Калокира, подошел к своему коню и взялся за луку.