Это взаимное теплое чувство гасило в душе Кифы тлеющий страх перед круто повернувшейся судьбой, подавляло редкие вспышки памяти о минувшем, ту щемящую сердце боль, какая неизбежна для всякого, кто навсегда расстается с родным домом.
Одновременно пугающим и манящим казалось ей будущее. Улеб, благородный витязь из неведомого ей племени уличей, и есть ее настоящее. Нет, не раскаивалась певунья, что добровольно ушла за ним на край света. Все ей было ново и интересно.
— Улеб! — Кифа звонко рассмеялась. — Улеб, ворчун из преисподней!
— Ладно тебе, — сказала он ласково, — сама-то сущий чертенок на мою горячую голову.
— ОЙ, горячий какой! Горим! — Она черпала за бортом воду и со смехом брызгала в дружка.
— Опрокинемся! Да уймись ты, глупенькая, накличешь еще печенегов.
Напоминание о действительности мигом остудило девушку. Личико ее сделалось серьезным, она пригладила мокрыми руками разметавшиеся иссиня-черные волосы, молча взяла малое весло и, устроившись на корме, принялась выравнивать курс челна, устремив вперед пристальный взор.
В Днепре такое обилие рыб, что на широкой его поверхности расходились круги и слышались громкие всплески, будто плыли впереди, по бокам и сзади лодки целые подводные хороводы русалок, которые шаловливо высовывали из глубины ладони и хвосты и шлепали ими по речной глади.
Безветрие. Истома. Жарко. Бесконечная россыпь ослепительных бликов на голубой скатерти реки. Вкрадчивое, жалобное повизгивание деревянных уключин. Ровное дыхание неистового гребца. Почти беззвучный однообразный напев на устах юной ромейки.
Затрещал камыш — это вывалился напролом, чавкая в иле, клыкастый вепрь и застыл, позабыв о водопое, уставился налитыми кровью глазами на плывущих. Беззаботно хрюкали полосатые поросята, в небе парили степные орлы, а на лесных опушках спокойно разгуливали олени.
— Куря шел по той стороне. Здесь зверье непуганое, — сказал Улеб.
— Очень много вокруг пастбищ, — сказала Кифа, — животным на приволье нет числа. Кто хозяин всему? Люди есть где-нибудь?
— Великое множество. Городищ да весей не перечесть. Я слыхал в холодных морях, как там нарекли мою родину — Страна Городов.
— Знаю, — сказала Кифа, — Гардарика.
— Вот-вот. В первый град наш, в стольный, мы и должны поспеть прежде недругов.
— Я твоя невеста? — внезапно спросила девушка.
— Жена, Кифушка! А свадьбу справим, как только управлюсь с государственными делами, — важно, этак торжественно молвил юноша. — Вот прогоним огузов, отыщем Улию, воротимся к батюшке в Радогощ, сразу надену венок, разведу огонь, станем прыгать да песни петь, мед-брагу пить. Такое гулянье закатим — в самом Пересечене отзовется!
— Что я, ведьма — в костер сигать, я плясать буду.
— То священный огонь. Сварожий, праздничный. Кто ж не скачет через него на веселье! Свадьбу справим по русскому обычаю, с игрищами, с удалыми забавами, с гуслями да перезвонными бубенцами! Ты своей красой не уступишь и нашим девам. Тебя, Кифушка, можно брать под венец громогласно, напоказ всему миру.
Смуглянка засмеялась, счастливая от слов таких. Затем неожиданно опечалилась.
— Ты чего? — удивился Улеб.
— Даст бог, приплывем в твою… нашу столицу, а у меня нету новых нарядов. Засмеют…
— Не до смеху там будет нынче. Что ж до нарядов, будут у тебя, моя суженая, красивых рубах сколько захочешь. Белых, тонкого полотна, узорочьем расшитых до пят. Накопаем железа в Мамуровом бору, наварим крицы, накуем всяческой кузни и увезем на торговище уличей. Я тебя с собой повсюду брать буду. Выбирай, чего душе угодно, хоть все лавки опорожни, ладо моя!
— Правильно!
— Нынче плохо нам, зорька ясная, растеряли родню…
— Не дай бог попасть кочевникам в плен, — встрепенулась она, — разлучат нас с тобою.
— Пусть попробуют! Нам нельзя загинуть, надо Киев предупредить. Не ко времени Святославу гостить в Булгарии. Постой-ка, постой… — Улеб даже грести перестал. — Маман сказал, князь большую дружину увел… для чего?
— Здешний владыка, видно, не боится покидать свой акрополь, сам ушел и копья увел из столицы. А если наместники трон займут? Василевсы мудрей, на границах содержат акритов.
— Ой, Кифа!..
Так и плыли изо дня в день, в разговорах, в печали и радости. Все дивились, сколь мир велик.
Улеб, признаться, нет-нет да и подумывал раньше: «На корабле-то, может, смелой была оттого, что какой ни есть, а кусочек ее отчизны. Каково же будет на утлом челне посреди неведомой ей Рось-страны?» Напрасно тревожился, она надежная подруга. Прямо не верилось. Ай да Кифа!