— Встретили старого знакомого, да он что-то не шибко обрадовался. Ну я его и удручил разок, пусть не воротит нос от давних друзей. Живой он, живой, уснул только малость, видно, слишком заморился, охотясь за нами с веревкой.
В лесной глуши было темно и сыро. Неподалеку от шалаша торчал старый и гнилой пень. В центре утоптанной площадки тлели головешки очага, там устраивались на ночлег ратники. Тихо похрапывали лошади в стороне, перебирая копытами в мелком хрустящем валежнике, настораживались, заслышав пугающие стоны горлиц и утробное уханье сипух.
Улеб принес из шалаша огарок свечи, зажег и увидел вдруг, как блеснули глаза пленника.
— Эй, да ты притворяешься! Вот я тебе!
— Сначала нет, сначала не притворялся, — затараторил Акакий. — Где я? Кто вы? У меня ничего нет, так и знайте. Ведь ежели, к примеру, имел бы что-нибудь, сам бы отдал. Я никому ничего худого не сделал.
— Цыть! Будет полоумным прикидываться! — оборвал его Велко. — Узнал меня или нет?
— Как же, как же, не забыл, наипрекраснейший, ты чеканщик. Тебе Марию? Получишь, ей-богу. Сейчас к тебе приведу. Я пошел. Где тут выход?
— Сядь! Экий быстрый. Значит, она в Адриановом граде?
— Ведь ежели, к примеру, хозяин мой в армии, так и хозяйка при нем.
— В темнице?! — Улеб тряхнул его что есть силы. — Куда ее заточили?
— Ой, пусти! Ее не обижают, а холят, вот те крест! А ты кто?
— Приглядись-ка, — уже мягче произнес Улеб. Он настолько обрадовался сообщению о сестрице, что готов был расцеловать болтливого плута. — Приглядись, приглядись, не робей.
— Не помню, да воздастся тебе необъятное благо.
— А золотишко, что когда-то вымогал у меня на стольном дворе Калокира, помнишь?
— Нет. Монеты твои помню, а тебя нет. Смилуйся.
— Про бежавшего с ипподрома бойца Анита Непобедимого слыхал? Про Твердую Руку?
— Еще бы! Чтоб ему…
— Я и есть Твердая Рука.
— Чтоб ему бесконечно сиять в вечной славе! Тебе! — не моргнув, воскликнул Акакий.
Велко между тем ломал голову: для чего понадобилось Улебу тратить время на разговоры? Он привык доверять побратиму и не раз убеждался прежде, что тот не любит бросать слов не ветер, а если и ведет с виду пустую беседу, значит что-то за нею кроется, неспроста она затеяна.
Однако сейчас в перепалке с Акакием не было никакого скрытого смысла, просто Улеб невольно, как говорится, развязал язык на радостях, что нашел на чужбине сестрицу, что настал долгожданный час, что близок конец мытарствам и горестям ее и его. Велко все-таки догадался об этом и немедленно вмешался:
— Хватит вам, пустомели. Если, Акакий, не скажешь точно, где Мария, пеняй на себя. Отвечай коротко, не то пожалеешь.
Тот мгновенно вскочил, вытянул руки по швам и ответил четко, как на воинском смотре, громко и достоверно:
— Во дворце Калокира на окраине Адрианополя.
— Точнее!
— В Орлином гнезде, что на самой верхушке круглого холма.
— Где Калокир?
— Хозяин обходит казармы.
— Почему?
— Он советник, глаза и уши повелителя.
— Велика стража дворца?
— Десять оплитов и шестеро слуг, не считая поваров, виночерпиев, массажиста, музыкантов, садовника, нахлебников, прихлеба…
— Стой! Стой! — резко одернул его Улеб. — Где горница Улии?
— Какой Улии?
— Тебя спрашивают про Марию, — пояснил Велко.
— Мария наверху. Двери покоев выходят на стык лестниц.
— Кто ее сторожит?
— Я… — Вздохнул Акакий и почесал подбородок.
Улеб молвил:
— Вот что, малый, спасибо за сведения. Нам пора к ней. А тебя, не обессудь, привяжем вот к этому дереву той самой веревкой, которую ты предусмотрительно приберег. Если в чем обманул, тут и схороним красиво. Если нет, отпустим на все четыре стороны, как вернемся из города.
— Отпустили бы сразу, а? Здесь сыро и страшно, никто меня тут не любит.
— А за что же любить тебя, ненаглядный, — рассмеялся Улеб, — не за то ли, что вместе с хилиархом кинулся нас ловить?
— Я не хотел, — фальшиво захныкал Акакий, — Калокир приказал. О! Я вам, великодушные, поведаю такое о хозяине — подивитесь!
— Ну?
— Я с ним ездил в Константинополь. Что вы думаете? Он ликовал там, как подобает обласканному? Пел хвалу Иоанну, как все? Ничуть не бывало! — Акакий посмотрел по сторонам, словно опасался, что их подслушивают, и, понизив голос, доверительно продолжал: — Калокир лелеет недоброе. Да, да, поверьте, справедливейшие. В Студийском монастыре настоятелем стал Дроктон, бывший соглядатай Палатия. Только прибыл динат в столицу, сразу к иноку. Этот карлик исчадие ада. Говорят, что он якшается с Дьяволом — с красавицей Феофано. Так вот. Смертный заговор будет, ей-богу! Ведь ежели, к примеру, тайно шепчутся с Дроктоном и с бывшей торговкой Феофано — быть крови. Ох, погубят они василевса Цимисхия…