По пути в Киев Святослав с малой дружиной попал в засаду печенегов и погиб. Куря получил свою вожделенную чашу для питья из черепа, прославленного вождя россов.
Улеб пригласил Велко к себе на родину. Они еще не знали о гибели великого киевского князя, поскольку отправились другой дорогой.
Уходящее лето услаждало взор путников мягким разноцветьем красок на лесистых горных отрогах. Потянулись с далекого севера караваны ранних птичьих перелетов. Чуя близкую осень, смелее шуршал в буйных зарослях прыскучий зверь. Пахло созревшими плодами, а предчувствие скорых дождей заявляло о себе все настойчивей и настойчивей.
С каждой очередной верстой, приближавшей к родине, возрастало волнение молодого улича. Велко тоже чуточку приумолк, нет-нет да и замыслится: «Каково будет в новых краях?»
— Заждалась, поди, Кифушка, женка моя… — невольно обронил Улеб, но, тут же взглянув на друга, осекся.
— Ах, Мария, Мария… — Велко тяжко вздохнул.
— Что Улия, целые народы склоняют ромеи своим богом…
Чистое небо покоилось на бурых вершинах. Склоны гор бороздили молочно-пенистые речушки, по петляющим их стремнинам проносились узкие сосновые плоты. В голубых ущельях курился пар. Пахло хвоей, и лежали обильные росы, превращавшие траву в серебро.
Зачарованный непуганной первозданностью природы, Велко спросил:
— Далеко еще до Рось-страны?
— Нет, теперь близко.
— А какая она? Столь же прекрасна, как эти горы?
— Много лучше, — сказал Улеб. — Немало я узнал диковинных стран, да не встретил желаннее нашей. Потому что родина.
— Хорошо тебе, Улеб, не одну-две страны повидал, а множество, будет что вспомнить. Что же, вовсе меч забросишь? А коли нападут недруги, как тогда?
— Родину всегда заслоним, не дрогнем.
Скачут день, скачут второй, торопятся.
Горы канули за спину. Запестрели луга. В кленовых перелесках соловьиные трели под перестук дятлов. Разомлели в медовой истоме свежие засеки. Поля точно гребешками расчесаны, в бороздах суетятся жаворонки и воробьи, подбирают житные зернышки.
Нет-нет да и покажется где-нибудь побоку сизый дымок жилья. Только с дороги столбовой сворачивать недосуг. Надо мчаться вперед и вперед. Ветер дышит в лицо. Вьется пыль из-под дробных копыт. Отдается в висках, трепещет, колотится сердце, предчувствуя близость отечества.
Вот однажды за старым курганом, опоясанным лохматым кустарником, развернулась нива. Мужичок за лошадкой бредет, давит плуг. Босой пахарь, рубаха темна от соленого пота, чуб всклокочен. Бредет и кряхтит мужичок-то, нелегко рыхлить кормилицу.
Осадили всадники взмыленных коней. Улеб поводья передал Велко, сам зашагал поспрошать, чья земля. Подошел сзади, хлопнул рукой по мокрому плечу крестьянина. А тот и не слышал чужих шагов. Кряхтит ведь, и все такое. Работой занят.
Вздрогнул мужичок от неожиданности, обернулся, глядь — рядом самый что ни на есть натуральный немец: длинные волосы ремешком перехвачены, одежонка из кожи заморского зверя крокодила, на бедре меч до пят, кривой рубец через всю щеку и бровь. Икнул мужичок от растерянности да на всякий случай ка-а-ак ахнет чужака пятерней. Рыцарь и отлетел шагов на пять, грохнулся на меже вверх ногами.
— Мы дома! — с трудом очнувшись, радостно закричал Улеб Твердая Рука. — Мы на Руси!
1970–1973 1976 — 1977