Калокир сердитым взглядом отогнал Сарама прочь, чтобы не вмешивался куда не просят. Тот уныло поплелся к плетню, устроился там, присев на корточки, поглядел по сторонам и заклевал носом.
Чинно поклонившись, боярыни с любопытством смотрели на Калокира. Одна, что поближе, спросила:
— Чего тебе надобно, человек?
— Я послан к вашей княгине Властелином вселенной. Много дней и ночей добирался. Велите узнать, примет ли.
Одна из прислужниц бросилась к терему.
— Говоришь по-нашему, уж не из наших ли будешь? — спросила все та же боярыня.
— Нет. Гостил здесь прежде.
— А тот, второй, что писклявый?
— Он евнух, — дината смутил неожиданный вопрос — Мой отец, великий воин, давно купил его у какого-то сирийца. Или отбил. Не знаю. Сарам служит верно и не глуп. Советуюсь с ним иногда. Я им доволен, не обижаю.
— Экий, — рассмеялась она, — похваляешься, что он советчик тебе!
Динат смутился пуще прежнего.
Вскоре его пригласили в покои. Он ушел, шаркая сандалиями под длинной, непривычной для него рясой, а боярыни смотрели ему вслед, сочувственно шептали наперебой:
— Еще одного принесло, беднягу, полоумного.
— Этот потолще Григория будет и моложе.
— А все ж лицом нездоровый.
— Григорий то наш как-то сказывал, будто есть такие из этих, из ихних, что в черне ходят, которые сами себя в ямы сажают, никуда не отлучаются всю жизнь. Кузнечиков да мух наловят, насушат и выкушают. Или воды пригоршню хлебнут — вот и вся еда. А чтобы не хотелось еще чего, железо на себя понавешают, чтоб болело и отвлекало.
— И этот, не иначе, мух наелся, сердечный, очень уж плох лицом.
Калокир же, минуя двух расступившихся юных стрельцов, вошел наконец в большую комнату, всю увешанную коврами и метелками душистых трав, и сразу различил княгиню среди прочих, хоть и не видел ее никогда прежде.
— Привет тебе, сестра! Привет, Елена! Я донес его через тысячи стадий, рискуя телом, но не душой! Я спешил к тебе, не жалея ног!
— Здравствуй, сказала Ольга. Поклонились и остальные. — Ты спешил ко мне, но успел заглянуть к моему сыну и даже омрачить его мимоходом. Тайны швыряешь налево-направо, говорят. Ну и ловок!
Калокир подивился: когда успела узнать? Но не выказал и тени растерянности. Напротив, продолжил с еще большим подъемом:
— Да пусть вспомнится тебе слово, данное Порфирородному! Снова ждет тебя Священный Палатий! Скоро ль, узнать поручено, исполнишь обещанное?
— Жива буду, наведаюсь, может, после зимы. Так и передай в Царьграде.
Динат изобразил ликование. Даже промокнул под конец сухие глаза широким рукавом рясы якобы от избытка чувств. И, не найдя больше, чем бы еще выразить восторг, застыл перед ней, прижимая руки к груди.
— Что Константин, дышит еще брат мой вечный? — спросила.
— Дышит! Дышит, сестра! — А про себя добавил: — «На ладан дышит, чтоб ему…»
— Слава богу, — сказала.
Ольга была уже в годах. Статная, все еще крепкая, белолицая, с большими влажными миндалевидными глазами, над которыми изгибались, как крылья, темные и широкие брови. Длинные, с пробором от середины высокого чела волосы, помазанные душистым маслом, ниспадали на атласные одежды, вышитые, усыпанные камешками. На руках мерцали жемчужные опястья и голубыми нитями сплелись жилки под тонкой кожей. Взгляд ее твердый.
— Сыну твоему славному, это верно, принес тревожные вести… — начал динат.
Но она оборвала:
— Знаю. Сам-то добрался благополучно?
— Спасибо, сестра. Вот только… коня не подали к кораблю. Ноги со свитой бил, пока добирался от реки до Красного двора.
— Не беда, сказала с усмешкой. — Я в Царьграде, помню, больше твоего намаялась. Сколько стояла на приколе перед цепью Суда[16], знаешь? Я, великая княгиня. Да ты не ерзай, обиды не затаила. Давай уж рассказывай, что там у вас нового. Все рассказывай, подробно. Сядь.
Калокир повиновался. Полилась неторопливая беседа. Дотемна. И на другой день к вечеру позвала его, расспрашивала. И на третий.
Сытно и хмельно было Калокиру, катался как сыр в масле в теремке. И Сараму нравилось, тоже «катался», только пониже этажом.
Так прожил динат ровно семь дней на Ольгином дворе.
За семь дней с помощью пройдохи евнуха ловко и выгодно распродал весь товар, что был на кораблях. Весь, без остатка. Медом и воском нагрузил свои суда. Стал подумывать: не засиделся ли?
Оплитам на Горе жилось вольготно и затейливо. Кое-как приноровились объясняться с местными то запомнившимся словом, то жестом. И не подтрунивали над ними даже детишки, привыкли, не дразнили немыми. Киевские воины брали их с собой на боевые игрища и ученья, носились вместе по лугам, похвалялись друг перед другом ратным искусством. Россы все больше и больше нравились ромеям. Динат заволновался.