Анит не пользовался правом унижать, хотя, конечно, и бывал груб, как все, на чьей стороне власть. Он обладал силой и мужеством, а сила пользовалась особым уважением.
Хотя Твердая Рука не мог сказать себе: «Я ненавижу этого человека», — Анит все же был в его глазах одним их заслонявших свободу.
— Запомни, — повторил Непобедимый. — Сегодня ты впервые ступишь на Большую арену вместе с испытанными бойцами. Выйдешь в восьмую, последнюю, пару. Против Маленького Барса из Икония.
— Почему против маленького? Давай зверя крупнее.
— Погоди, — усмехнулся Анит, — увидишь, какой он маленький. — И вдруг вновь омрачился. — Справишься ли… Лучше, если не справишься с ним, ибо, как сказал Гомер, победа меж смертных превратна…
— Я не ослышался, Анит? Хочешь, чтобы я уступил?
— Ты не ослышался, а я не оговорился, — вздохнул атлет.
— Тогда я и шагу не сделаю из этого логова! Иди туда сам!
— Молчи! Да, Непобедимый учит побеждать. Да, в моей палестре победители таких состязаний, как сегодня, получали свободу. Да, тебе она тоже грезится. Да, да, да, все это истины. Но не сейчас. Слушай меня, не прогадаешь. Я приказываю тебе лечь перед бойцом из Малой Азии.
— Не верю, — сказал Твердая Рука, — не верю, что тебе нужно мое бесчестье в первом же бою. Я ждал этого часа. Нет, не отступлюсь от надежды! Лицемерны твои обещания, лживы!
Анит так пнул ногой в дверь, что крякнули петли, вне себя бросился к висячему пузырю, который недавно усердно колотили его питомцы, и от одного страшного удара бычья кожа оглушительно лопнула. Кто-то испуганно заглянул в дверь и мгновенно исчез, точно его ветром сдуло. Неузнаваемый наставник схватил ученика за плечи и, обжигая дыханием, зашипел ему прямо в лицо:
— Маленький Барс — первый боец доместика Фоки. Того всесильного мужа, чей меч уже однажды едва не отсек твою пустую голову за отказ биться в его усладу. Кто тебя спас? Я! И тогда спас я! Анит! Маленький Барс прихлопнет тебя как муху, вот он какой!
— Я выйду на честный бой, — твердил юноша, — за свою свободу. Выйду, потому что ты сам объявил мне об этом.
— Выйдешь и уступишь азиату. Так нужно, если хочешь жить.
— Нет, Анит.
Наступившую в зале тишину нарушал лишь усиливавшийся гул толпы, вновь стекавшейся на ипподром. Прерванный праздник возобновился.
Анит сказал вдруг совершенно спокойно:
— Если Маленький Барс из Икония возьмет верх, доместик Никифор Фока вновь блеснет над столицей. Свободный Барс должен победить, и тогда против него выйду я, тоже свободный, и повергну азиата в честь василевса. Роман утешится, но и лавры Фоки не увянут. Существует средь высших такое, о чем нам не следует знать. Не будем дуть против ветра. А твое от тебя не уйдет, обещаю. Но сейчас… Ступай к остальным. Ты в последней паре. И помни: все, что слышал здесь, сказано человеком, которому ты дорог.
— Мне воля дороже слов, — сказал юноша, — надо за нее и с тобой в круг войти — войду. Я другое слышал. Будто еще старый цесарь объявил тут когда-то, что дарована будет воля всякому из палестры, кто тебя осилит в кругу.
Анит заглянул в глаза любимого ученика и молвил тихо:
— Бедный мальчик, огради тебя бог от этого…
Вышли к трибунам и уселись на скамье в ожидании своего часа.
Между тем наверху заполненные до отказа трибуны нетерпеливо требовали начала состязаний легких колесниц, по одной лошади в упряжке. Но сигнала не давали. Ждали Василевса.
Наконец десять мириадов зрителей вскочили со своих мест, вознесли руки и пропели хвалу. Курсоресы врассыпную бросились от кафизмы, их сменили телохранители императора, и сам Роман II показался наверху башни. Божественный и его свита расселись и застыли, напоминая аккуратно расставленные раззолоченные бюсты.
Отворилась медная дверь у основания башни, из нее вышел глашатай, он картинно встал на площадке, упершись руками в ажурную оградку, медленно обвел взглядом обе крутые внешние лестницы кафизмы, словно хотел убедиться, что никто посторонний не осквернил своим присутствием их священные ступени, после чего торжественно выкрикнул традиционную фразу:
— Да озарит мой свет всех вас, римляне[27]! Начинайте!
Трибуны взревели с новой, восторженной силой, ибо голос этого глашатая считался голосом самого василевса. Просигналили буксины, и, взметнув опилки арены, рванулись из-под арки кони, и защелкали бичи возниц, и казалось, что вот-вот начнут лопаться от крика люди вокруг, и эхо ликующего ипподрома полетело над городом до самых дальних маслиновых рощ.
Note 27
Нередко называя Константинополь, свою столицу,