— Никто, кроме меня, не отваживается ходить к северным людям за мехами. Милуют меня их страшные плавучие драконы, благоволит ко мне сам Олав, вождь норманнов. Вот он, охранный знак их Олава, на моем парусе. Дважды ходил я в северные города, даст бог, ворочусь и после третьего раза.
Юноша медленно поднял на Птолемея полные боли глаза, сам поднялся, точно хмельной. Было что-то такое написано на прекрасном его лице, что даже бесстрашнейший из мореплавателей Византии вздрогнул.
— Скажи, ромей, скажи мне правду, — хрипло произнес Улеб, расправляя плечи, — тот хромой славянин, что сговорился с тобой обо мне, знал, куда ты плывешь на самом деле?
— Знал.
Юноша круто повернулся и направился к своему дозорному месту на носу корабля. Заслышав его шаги, наемники, щеголяя воинской выучкой, вскочили, выстроились, приветствуя своего нового командира. Улеб взошел на пурпурную площадку прямо над торчащими из корабельного носа железными кольями — таранами, под которыми разламывались упругие волны, и устремил взор в синее безбрежье.
— Измена!.. — шептал он навстречу соленым брызгам. — Измена… Хоть ты, Велко, прозрей и не дайся проклятому извергу. Сварог всевидящий, надоумь моего побратима покарать предателя в этот час!
Глава XVI
От Большого дворца василевсов к Медным воротам Палатия неторопливой походкой имущего, окруженный слугами, с высоко поднятой головой шествовал всем известный динат из Фессалии Калокир, сын стратига Херсона в Крыму.
Тяжелые его сандалии гулко и уверенно ступали по плитам аллеи, в то время как шаги многих встречных почтительно замедлялись. Иные вельможи и вовсе останавливались, чтобы поклониться одному из самых частых посетителей Священной Обители.
Так, погруженный в мысли или просто напустив на себя благородную задумчивость, он приблизился к стене крепости, где когорта стражников избранной императорской гвардии отдала ему честь.
Шагая впереди слуг и телохранителей по коридору, образованному выстроившимися воинами с длинными, до земли, щитами и поднятыми торчком копьями, Калокир с удовольствием слушал, как кричали стражники с башен тем, кто находился с наружной стороны ворот:
— Дорогу патрикию!
— Коней!
— Благословен гость владыки нашего!
— С богом!
«Слыхала бы гордячка Мария, как прославляют ее господина здесь, смягчилась бы, может… — размышлял Калокир, полезая в седло своего вороного. — Но знаю, ни славой моей, ни богатством строптивую не сломить. Брату требует воли, росичу этому, а где его взять, если сам Анит не знает? Ох-хо-хо…»
Не будь сердечных забот, Калокир был бы жизнью доволен сполна. Он начинал привыкать к почестям и вниманию, которые выказывались ему не только низшими, но и знатными людьми столицы.
Ходили про него всевозможные слухи и догадки. Калокира боялись, завидовали ему, льстили в глаза, а за спиной, как водится, презирали, глумились, ненавидели и в тайных разговорах называли не иначе, как «этот длинноносый выскочка».
Калокир слеп и глух в своем честолюбии, он и не подозревал о презрительных насмешках и скрытой неприязни окружающих, принимал показное за чистую монету. И обольщался без меры, наполняясь сознанием собственной значимости, втайне надеялся достичь даже трона.
День начался очень удачно. Сам всемогущий правитель пожелал его видеть и выслушать. Он, Калокир, был принят Романом Вторым, и услаждали его слух слова похвалы из святейших уст Божественного.
Обернувшись к громаде крепости, на массивных стенах и башнях которой лежало раскаленное небо, динат мысленно воскликнул: «Будет день, вознесусь в Крепость Власти!»
Витая мысленно в облаках, динат не сразу заметил группу всадников, неотступно следовавшую за ним и его свитой от самой кипарисовой рощи, что разделяла Палатий и городские кварталы. Когда же обнаружил преследователей, удивился, затем встревожился. Остановился. Вгляделся внимательно. Скромная одежда мирных граждан, в какую были облачены подозрительные наездники, не могла скрыть от наметанного глаза их воинскую выправку.
Калокир почувствовал неладное. Выхватил меч, взмахнул им несколько раз в воздухе, точно рассекал воображаемые фишки в излюбленном упражнении, чтобы придать себе храбрости. Опасная неожиданность страшней, чем просто опасность. Противный холодок пополз от затылка к спине.
— Заклевали б их вороны!.. Похоже, эти четверо пронюхали о драгоценностях василевса в моих сумах. Или же… Нет, охрану негласную высылать не станут вослед. А может… подосланные убийцы? Но кем? Невероятно. Средь бела дня, на виду у толпы… Это воры.
Между тем преследователи, посовещавшись, свернули в проулок, всем своим видом выражая досаду, поскольку поведение Калокира и его всполошившихся телохранителей привлекло внимание горожан. Даже нищие потянулись от углов и папертей в предвкушении схватки.
Представление не состоялось, и разочарованные зеваки разбрелись. Все еще взволнованный динат поспешил прочь.
Как ни гнал своего вороного осмотрительный Калокир, лошади незнакомцев оказались проворнее. Он глазам не поверил, когда обнаружил всех четверых, уже поджидавших его у ворот дома по улице Меса.
— Спрячь свой меч, достойнейший, мы безоружны, — дружелюбно и негромко сказал один из них. — Меня зовут Евсевий Благоликий. Не слыхал? Я не обижусь, суть не в этом. Мы посланы к тебе с добрым делом. Пославший нас наказал избегать любопытства посторонних.
— Кто он, пославший? Что нужно вам, христиане? — несколько успокоившись, тоже вполголоса спросил Калокир.
— Это узнаешь. Да озарит и тебя, как нас, сияние его немеркнущей доблести!
Калокир поспешно изрек:
— Нет большего сияния, чем сияние диадемы наместника божьего! Я уже созерцал его сегодня, слышал Богоподобного, стало быть, не его волею вы гнались за мной.
Приблизившись к оторопевшему динату, Евсевий принялся нашептывать тому что-то на ухо.
Когда он кончил, Калокир нахмурился, забегал глазами по сторонам, заерзал в седле, отослал слуг, потер лоб в лихорадочном раздумье, вымолвил:
— Я могу, я готов… соберусь только с духом…
Евсевий и трое других всадников, спокойные, самоуверенные, двинулись шагом к площади Константина.
Калокир же, полный смятения и неведомых нам сомнений, спешившись, одиноко зашагал в противоположную сторону через весь город по мощеному спуску. Добрался до нужного места на берегу пролива, бормоча, как во сне: «Либо все потеряю, либо приобрету неизмеримое на новом пути».
Обычную хаотическую и живописную картину являла собой пристань. Шум и гам в торговых рядах и под полотнищами навесов, где укрывались от зноя моряки, их подруги, продавцы сладостей и пресной воды, игорные мошенники, прихлебатели, наниматели, работодатели, попрошайки и прочий разношерстный люд.
На обособленной стоянке малых суденышек динат отыскал челн с желтым парусом величиною не больше столовой скатерки и груженый охапками свежих роз, на корме которого, точно на краю плавучей клумбы, кроткой птичкой примостился божий человечек в монашеской рясе.
Непостижимое существо этот Дроктон. Всякий раз, когда происходили важные повороты в жизни дината, непременно и необъяснимо, как вещее видение, возникал монах-карлик, о котором, сколько Калокир ни пытался, ничего толком не мог разузнать. Какая же роль отведена власть имущими этому недоростку в сложной и часто трагичной суете сует? Символ рока в подобии человечьем?
Так или иначе, устами Евсевия полководец Фока повелел Калокиру немедленно явиться в Халкедон, и этот монах, уже в который раз снова именно он, молча и загадочно увлекал за собой дината в новую авантюру. Вдвоем на утлой лодчонке они пересекли Босфор.
«Хитро придумано, — успокаивал себя Калокир, — конечно, мы везем цветы. А обернись их хитрость лукавее моей, рассеку карлика, как подброшенную деревяшку».