— Да, да, обратил, — пищал слуга.
— Боюсь, там без моего надзора Дометиан с Одноглазым осмеливаются нарушать мой строжайший наказ. Я подозреваю, что они не дают им в пищу столько мяса, сколько велено. Нужно бы проверить, Сарам. Если мои подозрения подтвердятся, спущу с них шкуру. Жаль, что никто, кроме Дометиана, не знает языка огузов. Он мне очень скоро понадобится, не то бы я содрал с него шкуру уже сейчас.
— Да, господин.
— Нет большего преступления, чем обманывать собственного хозяина и благодетеля.
— О да!
— Дометиан глуп, слишком глуп. Надо было поручить тех троих тебе, да уж поздно. Впрочем, не так уж они и тощи. Сойдут как есть! Им не следует обрастать жиром, незачем их баловать, все равно…
— Да, господин.
— Но приказ нужно выполнять! Сказано: кормить досыта — значит кормить. Ха-ха-ха! — вдруг рассмеялся Калокир. — Кормить и холить их за ту услугу, которую они окажут нам!
— Хи-хи, — пропищал и Сарам, радуясь, что динат высокого мнения о его умственных способностях, а толмачем Дометианом недоволен. — Твой разум, господин, достоин твоего прекрасного облика.
Калокир был отнюдь не красавцем, хотя сам он придерживался иной точки зрения на сей счет.
Солдатам он сразу не понравился. Еще на берегу, когда девятнадцать дней назад командир полусотни оплитов объявил строю, что этот облаченный в дорогие ткани купец есть их новый повелитель, среди копьеносцев пополз приглушенный смешок:
— Вот не ждали, что придется охранять обезьяну!
— Ну служба, праведные…
Однако вскоре всеобщую неприязнь смягчило чувство некоторого уважения: динат-пресвевт прекрасно переносил качку и невзгоды, особенно не докучал, а самое главное — умел, как никто, быстро и точно поражать клинком учебные деревяшки на лету, которые в часы досуга подбрасывал перед ним его верный, внушающий страх своим недремлющим оком старый слуга.
Калокир, частенько перехватывая тяжелые взгляды окружающих, понимал, что еще несколько дней угнетающей качки на волнах, и воины начнут выть от скуки и недовольства.
— Скоро, скоро Борисфен! Терпение, дети мои!
Обросшие «дети его» на всех трех кораблях с надеждой вглядывались вперед. Там, в дымчатой дали, должны появиться разливные плавни, в которых смыкались пресные потоки Днепра и соленые воды моря.
Уже нередко с кораблей замечали бешено мчавшихся вдоль берега всадников. То одного, то группу. Они, как привидения, появлялись внезапно в просветах кустарников, в гривах холмов на своих низкорослых лохматых лошадках и исчезали, не позволяя разглядеть себя как следует.
Багряный диск солнца коснулся волнистой линии горизонта. В чистом, без единого облачка, желтом, как медь, небе кружили вороны, плавно загребая крыльями. Вдалеке над верхушками осокорей поднимался тонкий дымок, прямой, как натянутый шнур. Левее еще один дымок, едва приметный, и еще, еще…
Хеландия первой обогнула каменистый мыс, далеко врезавшийся в море. Тотчас же на палубе раздался общий ропот, и не успел стихнуть спешный короткий звук сигнальной трубы, как левый борт уже скрылся под выставленными тяжелыми щитами и копьями.
Этот заученный маневр ромеев рассчитан на оборону от приближающегося сбоку вражеского судна, а между тем никакое судно не угрожало хеландии. Однако меры предосторожности в данном случае нелишни.
За мысом, укрывшись в его тени, притаилась целая толпа пеших и конных кочевников-степняков. Вооруженные луками, саблями и легкими метательными копьями-сулицами, сгрудившись тесным полукругом, облаченные в шкуры с вывернутым наружу мехом, печенеги настороженно глядели на великолепие чужеземных кораблей.
— Это огузы! — крикнул Калокир громко, чтобы его услышали и на подоспевших торговых судах. — Нам они не причинят зла! Приветствуйте их! Приветствуйте!
В ответ на нестройный хор византийцев печенеги-огузы молча зашевелились, пиная коней пятками и размахивая щитами. Полукруг распался на отдельные цепи, вытянувшиеся вдоль берега.
Завидев, что роскошные корабли убрали паруса, втянули весла и прекратили свой бег, сбросив за борт двулапые бронзовые якоря, полуголые ребятишки, ранее незамеченные с моря в толпе взрослых, шумной гурьбой помчались в гору, туда, где за деревьями виднелись дымы. Их обогнал всадник, суматошно хлеставший лошадь плетью. И детвора и всадник мигом скрылись за холмами. Остальные подступили к самому прибою.
Тем временем Калокир велел кораблям с товарами оставаться на безопасном отдалении, сам же, окинув беглым взглядом берег, указал кормчим хеландии на небольшую, но глубокую бухту, удобную для высадки.
— Дометиан! — сложив ладони рупором, позвал он.
И тотчас же от ближнего торгового судна отделился крошечный плотик с толмачем-переводчиком, поспешившим на зов дината.
Несмотря на дорогой узорчатый хитон, высокую шапку и крест, болтавшийся на цепочке и шлепавший по груди человека с христианским именем Дометиан, печенеги сразу узнали в нем выходца из их рода-племени и, озадаченные больше прежнего, загалдели.
Ромеи во главе с Калокиром и переводчиком Дометианом ступили на сушу. Их окружили степняки. Так и стояли. Пришельцы изо всех сил изображали дружелюбие. Огузы никак на это не реагировали. Выжидали.
— Скажи им, что мне нужно видеть их властелина, — приказал Калокир толмачу. — Где их славный Черный каган? Спроси.
Дометиан торопливо перевел его слова. В ответ раздался лепет множества голосов, точно ветер прошелся по листве. Вперед вышел юноша, видом своим выгодно отличавшийся от небогато одетых соплеменников. Он выкрикнул что-то и приставил острие кривой сабли к груди дината.
— Требует, чтобы ждали молча, — трясясь и заикаясь, пояснил Дометиан.
— Помолчи… — сквозь стиснутые зубы процедил Калокир, но тем не менее смиряясь с унизительным своим положением. Взглядом он успокоил солдат, заволновавшихся при виде сабли, которой поигрывал варвар.
В тот момент, когда, казалось, множество рук вот-вот схватит и растерзает кучку растерявшихся византийцев, в отдалении послышался приближающийся топот копыт. Толпа с криками всколыхнулась и расступилась.
— Куря!
— Эйи-и-и шохра, Куря!
Впереди на тонконогом иноходце скакал каган. В седле держался легко, умело, далеко позади оставив свиту, в числе которой Калокир разглядел и того гонца с плетью, что недавно вместе с гурьбой полуголых сорванцов покинул берег.
Конь у князя хороший, сбруя и седло дорогие, саксонской выделки, добытые, должно, у какого-нибудь несчастного северного купца, оплаканного где-то в Падерборне или Госларе, ибо огузы не покупали и не меняли, а отбирали, убивая. Таким конем грех не залюбоваться. Обычные печенежские лошади — сплошь низкорослые трудяги, не изнуренные перевозками кочевого скарба. А все же княжеский иноходец уже в летах, хоть и изящен еще его бег. Все подмечал динат.
Каган Куря — что значит: Князь Черный — с ходу бросил поводья в руки набежавшей челяди, мельком глянул на корабли и, спешившись, приблизился к чужестранцам.
Калокир вытащил из-за пазухи круглый императорский медальон, при виде которого Куря широко улыбнулся и, обняв Калокира за плечи, к большому смущению последнего, принялся лизать его щеку в знак особого расположения. Вдоволь обслюнявив морщившегося от отвращения дината, Куря обернулся к своим и воскликнул:
— Целуйте ноги моих братьев из Страны Румов!
Толпа пала ниц, и вскоре обувь ромеев была очищена от пыли.
Спустя полчаса они сидели в разбитом на возвышении шатре.
За откинутым войлочным пологом угасали последние краски заката. В низине зажглись блеклые дымные костры из хвороста и кизяка. За оградой из крытых повозок-вежей с задранными кузовами и уткнувшимися в землю оглоблями пасся табун. Гортанные выкрики сгонявших гурт пастухов-погонщиков смешались с блеянием овец. Женщины перекликались с мужчинами, рассевшимися перед чанами с кумысом. Вдали различимы были факелы византийских кораблей и расплывчатые фигурки печенежского дозора на верхушке мыса.