Ветер чуть не вырвал дверь у него из рук, да еще и руку из сустава. Через какое-то время он смог попасть внутрь и закрыть дверь, чувствуя, как жар хижины растопляет лед на бороде. Там было всего около пятидесяти градусов, но для Восточной Антарктиды в лютые зимние морозы это были настоящие тропики.
До того, как он включил свет, он мог почти поклясться, что в хижине было движение... бесшумное, скрытное.
Потом зажегся свет, и он остался наедине с мертвыми.
Он сразу увидел мумии, пытаясь стряхнуть с себя ощущение, что они тоже видят его.
Безумные мысли.
Они были растянуты на столах, как туши оттаявшей говядины.
Хижину тряхануло ветром, и Хейс вздрогнул вместе с ней.
Два экземпляра постепенно размораживались, с них капала вода в ведра для сбора. По большей части они все еще были покрыты льдом и затемнены, если только вы не хотели подойти по-настоящему близко и вглядеться сквозь этот чистый голубой акриловый лед и увидеть их вблизи и рассмотреть подробно. Но в этом и не было необходимости, так как другая мумия оттаяла полностью.
Оттаяла до такой степени, что начала по-настоящему вонять. Гейтс накинул на нее брезент, и Хейс знал, что ему нужно откинуть его, нужно откинуть и посмотреть на существо во всем его отвратительном великолепии. И само это действие забрало все мужество, которое у него было или когда-либо было. Потому что это был один из тех чертовски неприятных определяющих моментов в жизни, которые пугали тебя до усрачки и заставляли согнуться и спрятать голову.
Именно так и чувствовал себя Хейс... испуганным, одиноким, совершенно уязвимым, его внутренности наполнились расползающейся спиралью белого льда.
Он снял варежки, давая пальцам согреться, но вышло плохо. Взялся за брезент, что-то сжалось внутри него, и дернул... брезент соскользнул почти сам. Хейс попятился, издав легкий вздох.
Мумия оттаяла.
Она по-прежнему был уродлива, а может быть, даже немного хуже, потому что теперь выглядела искромсанной и изрезанной, потому что Гейтс и его ребята брали образцы и резали ее ножами и пилами.
И запах... ужасный, к вони гниющей рыбы добавилась вонь разлагающихся водорослей, обнаженных отливом, черной грязи и чего-то вроде гнилой капусты. Странный аромат газа.
"Гребанная штука портится, - думал Хейс, как испорченная свинина... - зачем Гейтсу это? Почему он позволил находке веков просто сгнить?"
Но ответа не было. Возможно, дело пошло быстрее, чем он ожидал.
Как бы то ни было, Хейс пришел не за этим.
Он подобрался насколько смог к чудовищу, ближе, чем собирался из-за вони. Оно выглядело почти так же, как и вчера, за исключением разрезов: как какой-то раздутый, мясистый баклажан. Оболочка была свинцово-серая, блестящая, похожая на панцирь краба. Хитиновая. Его крылья - если это были они, а не видоизмененные плавники - были свернуты по бокам, как зонтики, из них ручейками сочилась какая-то липкая жидкость, похожая на древесный сок, которая собиралась на столе. Ветвящиеся щупальца в центре тела теперь выглядели не чем иным, как корнями деревьев, спутанными и рудиментарными. А эти толстые, мускулистые щупальца у его основания почернели, обвисли, как мертвые змеи.
Да, оно было мертво, определенно мертво.
Тем...
Тем не менее, конусообразные руки этой причудливой головы в форме морской звезды были подняты, как разжатая, поднятая ладонь. Эти шарообразные глаза на каждом кончике, открытые и пылающие неоново-красным, наполнены невозможной, неземной жизненной силой. Они блестели, с крошечными черными зрачками, серые веки сморщились, по стеблям текло что-то вроде розовых слез.
Хейс забыл, как дышать.
Один глаз был вырезан, на его месте осталась черная выемка. Хейс отчаянно пытался быть рациональным, трезвым и сохранять ясным разум, но это было нелегко, потому что, взглянув в эти глаза, было очень трудно отвести взгляд. Это были не человеческие глаза, и не было ничего, что можно было бы даже абстрактно назвать лицом... Хейс смотрел в эти глаза и думал, что они наполнены абсолютной, почти тупой ненавистью, отвращением, от которого он чувствовал слабость внутри.
Отвернись, не смотри.
Но он смотрел, и внутри было ощущение того, что в нем проткнули дыру, высасывая все из него. Он должен был отвернуться. Как и с вампиром, вы не могли смотреть ему в глаза, иначе вам конец. Но он продолжал смотреть, чувствовать, переживать и ощущать, и это было там, определенно, что-то в его затылке. Сначала он не мог определиться... просто что-то агрессивное, чуждое, что не принадлежало его разуму. Но это пустило корни и растопырилось, как пальцы, - высокое свистящее жужжание, гудящий визг, как у цикады. Он становился все громче и громче, пока ему не стало трудно думать, что-либо вспоминать, вспоминать, кем и чем он был. В голове было только это жужжание, и оно исходило от этой штуки, оно было направлено в него, и он знал это.