Оно было мертво.
Это то, что сказал Гейтс, но глядя на него, Христос и святые, вы действительно должны были задаться вопросом. Потому что синий лед стал очень прозрачным, и это было все равно, что смотреть сквозь толстое стекло. Оно искажало, но далеко не настолько, чтобы это могло понравиться Хейсу.
Мумия была большой. Вероятно, не более семи футов от конца до конца, по форме напоминающая большую мясистую бочку, которая сужалась на каждом конце и была усеяна высокими вертикальными гребнями, идущими вверх и вниз по всей ее длине. Кожа маслянисто-серого цвета, как у акулы, с крошечными трещинами и мелкими шрамами. По средней линии была пара придатков, которые разветвлялись, как ветки дерева, а затем снова разветвлялись на тонкие сужающиеся усики. В нижней части туловища находилось пять мускулистых щупалец, каждое из которых не превышало четырех футов в длину. Они были странно похожи на хоботы слонов... хотя и не морщинистые, но гладкие, твердые и мощные. Заканчивались они плоскими треугольными лопатками, которые в другом мире можно было бы назвать ступнями.
А лед продолжал таять, вода продолжала капать, и странная вонь тухлой рыбы начала исходить от этой штуки.
- Что это там? - спросил Линд. - Это... это голова?
- Да, - сказал Гейтс, - должна быть.
Может быть, для биолога, но не для Хейса или Линда. Они стояли вокруг, как плакальщики, желая закидать ее грязью. На верхней половине туловища существа виднелась дряблая тупая шея, которая походила на скомканный шарф или крайнюю плоть. На ней было что-то похожее на большую пятиконечную морскую звезду грязно-желтого цвета. Радиальные лучи звезды состояли из сужающихся обвисших трубок, на конце каждой из которых красовался выпуклый красный глаз.
Хейсу показалось, что существо было очень быстро заморожено, мгновенно заморожено, как один из тех мамонтов в Сибири, о которых вы читали. Потому что оно выглядело... ну, почти испуганно, как будто было застигнуто врасплох. По крайней мере, так он думал, но чем больше таял лед и чем больше обнажалась голова и пять ухмыляющихся красных глаз, тем больше ему казалось, что оно выглядело раздраженным, надменным, высокомерным, что-то вроде этого. И каким бы ни был этот взгляд, он уж точно не был дружелюбным.
"Вам не захочется встретиться с этим парнем однажды, - подумал Хейс, - не говоря уже о его злобном взгляде".
И, думая об этом, он просто не мог представить, как что-то подобное могло ходить. Ибо оно было испорченным и дегенеративным, созданным для того, чтобы ползать, а не ходить прямо, как человек. Но согласно тому, что Гейтс сказал Брайеру, оно определенно стояло и ходило.
- Держу пари, это что-то вроде крыла, - сказал Холм, указывая на дугообразную трубчатую сеть, похожую на кости, на левой стороне существа, которые были свернуты друг к другу, как восточный веер. Даже в сложенном виде можно было увидеть тонкую сетку между трубками. - И еще одно здесь. Определенно.
- Господи, ты имеешь в виду, что оно могло летать? - спросил Линд.
Гейтс что-то нацарапал в своем блокноте.
- Ну, на данный момент мы выбираем какую-то морскую адаптацию... может не крылья, а возможно плавники... хотя, пока мы не сможем их изучить, я только предполагаю.
В своем воображении Хейс мог представить, как эта штука летает вокруг, как какая-то цилиндрическая горгулья, ныряя вниз над остроконечными крышами. Этот образ, по какой-то причине был очень четким в его сознании, как будто это было что-то, что он видел однажды или, может быть, видел во сне.
- ЛаХьюн уже видел это?
Гейтс сказал, что нет, но что он очень взволнован перспективами открытия. И Хейс почти мог слышать, как ЛаХьюн сказал именно это: "Господа, я очень взволнован перспективами этого колоссального открытия". Да, именно так он и сказал бы. Хейс покачал головой. ЛаХьюн, он был таким. Деннис ЛаХьюн был администратором NSF, который руководил станцией Харьков летом и зимой. Его работа заключалась в том, чтобы все работало, чтобы ресурсы не тратились впустую, чтобы все было правильно и ясно.
Ага, подумал Хейс, местный укротитель, педант и мудак из NSF. Это был ЛаХьюн. Директор, управляющий кучей непослушных, свободомыслящих студентов, так сказать. У ЛаХьюна было ненамного больше индивидуальности, чем у обычного витринного манекена.