На первое время измученное на вид тело станет твоей лучшей защитой: восемь суток без движения и еды — тебе будет трудно, Григ, поверь, очень трудно. Но и не перестарайся; едва попав на лайнер, нужно заняться самовосстановлением — впереди основная работа: ознакомиться с кораблем, войти в доверие к экипажу, разобраться с устройством систем шлюзования, систем навигационной разведки, с двигательными отсеками… Я не стану ничего советовать, Григ, — это твое испытание, и лишь тебе выпала честь победить или проиграть один на один с самим собой. Но ровно через двое суток после того как парусник подберут и доставят на объект, Братья пойдут на дело, и тогда лишь от тебя, сын, будет зависеть, смогут они достичь цели и сразиться с противником или погибнут еще в космосе, лишенные счастья битвы и славы героев. Ты знаешь, насколько это важно! В твоих руках, Григ, судьбы десяти тысяч лучших из лучших наших Братьев! Не важно как, не важно чем, не важно, какой ценой, но через двое суток после возвращения к жизни ты обязан задержать атаку инопланетян и удерживать ее, пока не установится силовой мешок, а абордажные бригады не вступят в слепую зону излучателей. И запомни, Григ! Если погибнешь — умрешь смертью героя и Старшего Брата! Справишься — станешь моим сыном!!!
… Самым трудным оказалось сохранить рассудок. Тишина подавляла, резала слух, казалась материальной, живой, жестокой. Полная, абсолютная тишина. Когда дыхание напоминает шум парового котла, а шорох одежды — скрежет закрывающегося ржавого люка мусоросборника. Когда звук собственного голоса кажется громким, резким, пугающим, недозволенным и никак не вписывающимся в этот мир абсолютного покоя и беспредельного царства смерти.
Боли в животе, яростно требовавшем своего привычного и так регулярно на протяжении семнадцати лет поставляемого топлива, не давали спать, доводили до тошноты, радужных кругов, искр и тумана перед глазами. Спать не давала и тишина. Стоило закрыть глаза, она словно взрывалась высокочастотным гулом барабанных перепонок, нервировала, не давала думать о чем-то привычном и спокойном. Таблеток оставалось совсем немного, но и одного воспоминания о них вполне хватало, чтобы в голове все начинало путаться, а цвета кабины блекли и растворялись в серой дымке утраченного мировосприятия. Григ ненавидел глубокой ненавистью и сами таблетки, и того, кто их выдуман.
Суставы ныли так, словно их обладатель долго и упорно работал руками и ногами. Ныли уже очень давно — дней пять или шесть. То сильнее, то слабее, но так, что забыть о боли не получалось никакими упражнениями по самоконтролю. Почему-то ныли и ребра, и позвонки — такое удобное, как когда-то казалось, кресло при долгом и тесном общении не нашло общего языка со спиной Грига и его шеей. Они враждовали. Враждовали со всей возможной непримиримостью и со всей неоспоримой бессмысленностью: за креслом сохранялось явное стопроцентное преимущество: в отличие от спины и шеи, кресло могло ждать бесконечно.
«Бесконечно». Это и было то самое слово, которое съедало рассудок, как песок, который медленно, но уверенно вгрызается в многовековые плиты древних памятников. Когда не с чем сравнить, когда нечем измерить, когда трудно представить, невозможно понять, нельзя оценить… Григ никогда не думал, что космос может стать таким жестоким! Не было смысла куда-то двигаться — движение в абсолютной пустоте не ощущалось, а ускорение только вредило и без того измученному без работы желудку. Не было смысла считать минуты — протяженность каждой из них могла меняться от бездонной пропасти ожидания до одного короткого и незаметного мгновения. Не было смысла смотреть вокруг — минута за минутой, час за часом, вздох за вздохом там оставалось одно и то же, одно и то же, одно и то же…
Он вырос в космосе. Он обожал пустоту во всех ее ипостасях. Он любил свой послушный, удобный, надежный кораблик. Он обожал стремительные полеты вокруг «Улья», обожал спринтерские и стайерские гонки с Братьями, обожал самоубийственный слалом в метеоритных облаках… Этот мир умер! Не стало ни «Улья», ни Братьев, ни метеоритов. Ничего не стало? Только Время и Боль. Боль и Время…
Когда маяк вспыхнул ярким указателем перед глазами Грига и зуммер шлема обрадованно заныл, услыхав наконец ответ на постоянный и беззвучный, отчаянно требующий помощи вопль в пустоту, Григу было уже все равно. Он не ждал, что будет дальше. Найдут или нет, подберут или бросят. Все это не имело значения. Ничто в этой пустоте не имело и не могло иметь значения!!!
ГЛАВА 2
— Неужели он пробыл в космосе несколько дней?!
В большом зале ангара перед центральным шлюзом несколько человек следили за разморозкой и дебактеризацией малюсенького космического кораблика с находящимся в нем человеческим существом мужского рода. Кораблик висел в метре над полом, поддерживаемый гравитационным полем камеры шлюза, и зондировался десятками электронных глаз. Перед людьми же разворачивались в самых различных ракурсах голографические изображения: самого кораблика; его привода в разрезе и так, самых элементарных, какие можно только себе представить, приборов, тонких необычной конструкции крыльев-поглотителей; и наконец вращающаяся голограмма отважного пилота — похоже, совсем еще мальчишки.