— Ева, — властно зовет ее по имени отец. — Мама говорит, сегодня был твой первый день в академии.
— Да, папа, — кивает, опуская руки под стол.
— И как впечатления?
— Все хорошо. Спасибо.
Павел Алексеевич берет бокал с красным вином. Медленно отпивает, задерживая жидкость во рту. Проглатывает и жестко смотрит на Еву.
— Надеюсь, ты хоть "мореходку" сможешь закончить? — с резким стуком ставит бокал на стол и трет подбородок рукой.
Ева пылает от смущения и негодования под его взглядом, но не может подобрать правильных для отца слов. Сказать же, что думает — не смеет.
Внезапно на всю столовую гремит громкое чертыханье Алексея Илларионовича. Он, словно маленький ребенок, рассерженно шмякает ложкой в свою тарелку, и тыквенный суп разлетается во все стороны. Попадает и на Евино платье, но она со скрытым восторгом терпит этот факт.
— Ненавижу!!! Ненавижу эту гадость! — заходится Алексей Илларионович свистящим криком.
— Господи! — возмущенно вскрикивает Ольга Владимировна, прикрываясь руками. — Прекратите немедленно…
— Папа, что ты творишь? Папа!
У Евы вырывается несдержанный хохот. К счастью, ни мать, ни отец не в состоянии обратить на нее свое внимание.
— Ненавижу! — дедушка Алексей продолжает усиленно елозить и плескать ложкой в тарелке.
— Я прошу вас… Алексей Илларионович…
На шум прибегает сиделка.
— Лидия Михайловна! — с облегчением выдыхает Ольга Владимировна. — Скорее, пожалуйста…
Женщина откатывает инвалидное кресло от стола, но Алексей Илларионович успевает швырнуть грязной ложкой сыну в лоб.
— Черт возьми! Папа!
Ева едва не падает под стол от смеха. Прикрываясь ладонью и краснея лицом, вовсю хохочет. Ей плевать, что тыквенное пюре залипло у нее в волосах, и рябью пошел лиф платья.
Пока Ольга Владимировна с салфетками кидается на помощь мужу, Алексей Илларионович резко утихает и заговорщицки подмигивает Еве. Она поднимает руку и выставляет большой палец.
Дедушку Алексея вывозят из столовой. Протестуя, он поет во всю мощь своего голоса:
— Шаланды, полные кефали, в Одессу Костя приводил, и все биндюжники вставали, когда в пивную он входил. Синеет море за бульваром, каштан над городом цветет…
— Это просто возмутительно! — подрывается на ноги Павел Алексеевич и брезгливо отряхивает испачканную одежду.
— Что поделаешь… — сдержанно сопит Ольга Владимировна. — Старость меняет людей до неузнаваемости. И мы, к сожалению, никак не можем это предотвратить.
— Он, будто, специально…
— Нет. Нет, что ты, Паша? Он тяжело болеет… Знаешь, меня больше беспокоит то, что он ночами разъезжает по дому. Коляска поскрипывает, Алексей Илларионович напевает эти ужасные портовые песни, еще и за окном то ветер завывает, то чайки кричат… Одним словом, жуть!
— Семейка Адамс, — мрачно шутит Ева, хватая яблоко и с облегчением поднимаясь из-за стола.
Мать с отцом не успевают ей ответить. Из комнаты Алексея Илларионовича раздается протяжный разрыв аккордеона.
— Я вам не скажу за всю Одессу. Вся Одесса очень велика. Но и Молдаванка и Пересыпь обожают Костю-моряка…
День первый (5)
Ступая за порог квартиры, Адам сталкивается в холле с отцом. Закрывает дверь, пока Терентий Дмитриевич смотрит сквозь него и разговаривает по телефону.
— Что значит, могут быть проблемы? — небрежно накидывая плащ на плечи, говорит отец в трубку. — Леня! Судно зашло в порт — значит, должно быть отгружено. Не знаю! Выкручивайтесь, как хотите. Все должно быть в срок.
Адам бросает кожаную куртку на тумбу и, скрестив руки, опирается спиной на стену.
— Да, и насчет "Четвертого звена"… Слиянию быть. Да, уже решенный факт. Этот причал добавит нам необходимой мощи. Будем расширять базу, — довольно смеется Терентий Дмитриевич. — Исаев позеленеет от злости…
Уловив фамилию, Адам невольно напрягается.
— Дело двух-трех дней. Да, конечно. Именно. Хорошо. Нет. Точно, нет. Да… До связи, — разъединившись, отец еще некоторое время задумчиво смотрит на дисплей.
— Пап, — привлекает его внимание Адам.
— Привет, сынок, — рассеянно шепчет одними губами.
— Привет.
Терентий Дмитриевич прячет телефон в портмоне и, наконец, сосредотачивается на сыне.
— Днем звонила Ирина Викторовна. Ты пропустил прием, — говорит он со слышимым огорчением.
Адам ненавидит, когда голос отца становится таким сокрушенным. Будто сын — главное разочарование в его жизни. Будто он — ярмо на шее.