Ольга Владимировна сжимает челюсти настолько сильно, что у нее белеет кожа на скулах, и губы превращаются в тонкую полоску.
— Как жаль, что ты не ценишь то, что имеешь с рождения, — цедит она. — Тысячи были бы счастливы жить так, как ты! Ты же продолжаешь называть нас "ненормальными". Чего тебе не хватает, Ева?
Глаза матери блестят предательской влагой. Но Ольга Владимировна изящно шмыгает носом и быстро справляется с эмоциями.
— Чего, мамочка? — повторяет девушка. — Как говорит Антон Эдуардович, — намеренно упоминает своего психотерапевта, зная, что мать угнетает "неполноценность" дочери, и добивается своего — Ольгу Владимировну практически перекашивает, — у меня избыток энергии. Вот я ее и расходую. Не могу же я сидеть дома сутками. За два дня чуть с ума не сошла. А ты не расстраивайся, мамочка, — снисходительно просит девушка.
— Не расстраиваться? Как мне не расстраиваться, Ева?
Бросив короткий взгляд на разъяренную мать, девушка снова усмехается. Пристраивает очередную частичку пазла на место.
— Неужели так трудно быть нормальной, Ева? — устало вздыхает Ольга Владимировна. — Почему ты постоянно во что-то влезаешь?
"Будь нормальной, ЕВА!
"Боже, что ты за наказание Господнее?"
"Когда же ты станешь нормальным ребенком?"
"Нам очень стыдно за тебя, Ева. Ты позор для нашей семьи!"
"Ева-Ева… Только посмотри на себя…"
"У меня от твоих выходок когда-нибудь сердце остановится!"
"У всех дети, как дети, только у нас… дьяволенок".
Ева прикладывает все усилия, чтобы сохранить относительную неподвижность. У нее ускоряется пульс, колотится сердце и зудит все тело. Ей хочется смахнуть все со стола и вскочить на ноги! Ей хочется кричать!
Она так сильно сдерживает себя, что поджимаются пальцы ног, и стопу прорезает судорога. Ее подмывает, как в детстве, лихорадочно заерзать ступнями по ковровому покрытию. Но она сжимает зубы и медленно ставит "на место" пазл. Торопливо облизывает губы и поднимает взгляд на Ольгу Владимировну.
— Потому что я не робот, мама. Я не робот, — в голосе Евы сквозят огорчение и усталость, но она быстро проглатывает эти чувства. Далее говорит хладнокровно и официально, как ее учили с детства: — Мне очень жаль, что я тебя огорчила. Я прошу прощения.
Лицо Ольги Владимировны смягчается. Она качает головой, отчего завитки ее волос плавно колышутся.
— Ты безответственна, Ева. Ты слишком безответственна, — сурово говорит мать. — Мы с отцом столько для тебя сделали! Мы дали тебе целый мир, — высокопарно разводит руками. — Все у твоих ног. Любые возможности открыты.
— Ты права, мама.
Ольга Владимировна одобрительно кивает.
— Научись, наконец, нам соответствовать.
Правая нога Евы дергается и ударяется о коробку с журналами. Мать, замечая это, прикрывает глаза и терпеливо вздыхает.
Внутри Евы барабанят эмоции, но она, цепенея телом, натянуто улыбается.
— Обязательно, мама.
— Переоденься и спускайся ужинать, — говорит Ольга Владимировна, окидывая недовольным взглядом растянутую футболку дочери. — Отец уже на подъезде.
— Я не закончила, — кивает Ева на пазлы, в надежде, что мать разрешит ей собрать картинку.
Но та с нажимом повторяет:
— Переоденься и спускайся.
— Хорошо.
Ужинают Исаевы в большой столовой. Если оказаться здесь простым гостем, то интерьер, несомненно, впечатлит своей красотой и дороговизной. Пол и задняя стена помещения инкрустированы сверкающей зеркальной мозаикой. Передняя, полностью стеклянная стена, открывает вид на беспокойное, темное в это время суток, море. Углы комнаты закрыты массивными вазонами с необычными живыми цветами. А в центре пастельной боковой стены стоят старинные нидерландские часы. Они "идут" внушительно и гулко, отмеряя каждый час маятниковым боем.
За светлым гранитным столом, рассчитанным на двенадцать персон, сидят лишь четверо. Во главе отец Евы — Павел Алексеевич. По правую руку от него, ее дедушка — Алексей Илларионович. С левой стороны, Ольга Владимировна и следом за ней — Ева.
Первые двадцать минут ужина мать с отцом привычно ведут легкую будничную бвседу, а Ева ковыряется ложкой в тарелке с тыквенным крем-супом и отрешенно смотрит на море. Ожидает того негласного часа, когда внимание будет обращено к ней.
И этот момент наступает.