Полковник передохнул и снова взялся за перо.
«За короткое время в районе была создана мощная повстанческая армия, в которую влилось более шести тысяч человек. Для Каппеля успешные действия повстанцев стали мощной региональной поддержкой. Под контролем Комуча были уже огромные территории, простиравшиеся с запада на восток на семьсот пятьдесят верст и с севера на юг — на пятьсот. Кроме Самары, где базировалось правительство, в руках белых были Белебей, Бузулук, Уфа; чехи во главе с Войцеховским захватили Екатеринбург, а Махин, опередив Чапаева, — Хвалынск.
Каппель решил идти на Нижний, откуда открывался прямой путь к Москве. В случае успеха он надеялся на восстание сормовских рабочих, которые неминуемо должны были поддержать ижевских и воткинских пролетариев, а там, глядишь, размышлял он, и окрестные крестьяне возьмут в руки топоры да вилы.
Стремительным маршем Народная армия преодолела расстояние до Нижнего и холодной августовской ночью атаковала город с флангов, — кавалерия ударила в верхнюю часть города, с Дятловых гор, а пехота — со стороны низинного берега. Красные были теснимы со всех сторон; в яростных столкновениях в течение дня оказались захвачены здания городской Думы, Окружного суда и Госбанка, следом пали оба вокзала и электрическая станция, со стороны Волги Народная армия атаковала нижегородский Кремль, и к вечеру Нижний капитулировал.
До Москвы было всего четыреста верст, Каппель лихорадочно сносился по телеграфу с Деникиным и Врангелем, вырабатывая совместные решения. Вооруженные силы Юга России приготовлялись нанести два одновременных удара: один — западнее Москвы через Житомир и Киев, другой — по линии Орел — Елец. Деникин, только что закончив 2-й Кубанский поход, разгромил стотысячную группировку красных и захватил столицу кубанского казачества Екатеринодар. Юденич готовил мощное наступление с северо-запада, имея промежуточной целью Петро-град, а конечной — Москву. Генерал Миллер пытался скоординировать с англичанами совместные действия на севере. Большевистский фронт трещал по всем швам.
Каппель, договариваясь с Деникиным, предлагал мощную поддержку с востока; в распоряжении его армии было удобное прямое направление на столицу. В течение недели Белая гвардия по всем направлениям согласованно двигалась вперед, арьергарды Каппеля поддерживали Дутов и Колчак, со стороны Екатеринодара, через Царицын — согласно договоренностям — наступал Деникин. Москва в панике готовилась к эвакуации, все подходы к ней были блокированы, огромные территории от Каспийского и Черного морей, от Балтики, Волги и Архангельска находились под властью антибольшевистских сил. Каппель стремительно двигался вперед, и час освобождения страны от красного дьявола был близок…
…Впрочем, всей этой исторической каши, конечно же, не было, а если что-то и было, то совсем не так. Может быть, подобного развития событий желали все мы, желал я сам и желал наш вождь… Да, мы знали, что можем и должны победить, мы мечтали об этом, но…
Но нам не доверяли; самарское правительство нас боялось, генералитет районов никак не мог скоординировать совместные действия, порой нас просто бросали на произвол судьбы и, сдерживая нашу инициативу, принимали за нас провальные решения.
Первыми предали чехи.
После майского мятежа три дивизии чехославацкого корпуса отважно сражались против большевиков. Но к октябрю Германия уже едва стояла на ногах, а лучше бы сказать — лежала при смерти и умоляла правительство США о посредничестве в мирных переговорах. В Сибири об этом узнали в самом конце октября, и тогда же пришло известие о провозглашении суверенитета Чехословакии. В течение нескольких дней фронт оголился, и «уставшие» или, как мы говорили, «вспотевшие» чехи самовольно ушли на восток — в тыл.
Потом предал генерал Жанен, потом предал генерал Сыровой и в конце концов предал эсеро-меньшевистский Политцентр. И все покатилось к чертовой матери… Но до этого еще много чего случилось…
До этого, задолго до этого Троцкий создал в Свияжске мощную наступательную базу и инквизитор-скими методами добился в красноармейских частях железной дисциплины; его боялись, как дьявола, и тряслись при одном лишь упоминании его имени, — он безжалостно расстреливал за дезертирство, трусость, малейшее сомнение, ставил к стенке командиров и комиссаров, которые не могли подавить в своих бойцах панические настроения… Эта грозная угрюмая масса, эти озлобленные, скованные мистическим страхом люди, и уже не совсем люди, небритые деревенские мужики в лохмотьях и опорках были готовы на все, и гибель в бою казалась им краше позорной смерти у расстрельной стены.