Улети
Destroy what destroys you.
Огромный плазменный телевизор, расположенный на старых сложенный вдвое газетах выглядит причудливым экспонатом, посреди пустой безжизненной комнаты. Включенный, но поставленный на блокировку звука, он мерцает светодиодным экраном, исполняя несколько ролей одновременно. Во-первых, это единственное освящение, что осталось в этой квартире. Во-вторых, это единственная дорогая вещь, купленная на кровные деньги лишь одного человека. И в-третьих, это единственное развлечение, что не дает сойти с ума последние несколько часов.
— Я забрала шкафы и кухонную гарнитуру к своей маме. Она хотела давно сменить свою, и я думаю это хорошая идея…и искать покупателя не надо…
Глаза предательски устают от созерцания слишком ярких картинок, и рефлекторно слезятся, от чего мне все же впервые приходиться сдвинутся с места за последнее время. Рука машинально проходится по короткостриженым волосам, а после трут глаза, слегка сжимаю переносицу.
Мне необходимо некоторое время, прежде чем я понимаю суть слов, что доноситься откуда-то издалека, выводя тем самым меня из собственного анабиоза.
А когда-то все внимание было лишь там.
Женский голос, что за последние пару лет стал столь родным и близким, теперь олицетворяет нечто совершенно чужое и инородное.
— Ты меня слышал? — легкий стук каблуков звучит совсем близко, а немного погодя на моем плече ложится теплая ладошка, посылая сотни мурашек по всему телу. — Тебе хорошо?
Странно, но столь простая фраза, слетевшая с ее уст в мгновения ока, возвращает меня на несколько дней ранее. Сюда, в эту же квартиру, в эту же комнату с огромным ненужным теликом, так услужливо выключенным звуком и необычайно реалистичными стонами, что исходили от нас обоих. Именно тогда, вколачиваясь раз за разом в податливое тело, посасывая и вылизывая каждый участок кожи, что так любезно мне подставляли, я, хриплым голосом, шептал ей на ухо эту фразу. А она не могла мне ответить, лишь несвязно бормотала какие-то слова и просила чего-то. Больше. Сильнее. Жестче.
Видимо ей не хватило.
— Эй… — кончики пальцев нежно прикасаются к щеке, продвигаясь сначала к виску, а потом спускаются вниз, едва захватывая контур уголка губ.
Я машинально дёргаюсь в сторону, неосознанно отдаляясь от тепла чужих родных рук. Эта ее близость кажется сейчас совершенно ненужной, фальшивой и через чур жалостливой.
— Прости, малая, но мне надо… — голос предательски оставляет меня, и я не могу закончить слово, неустойчиво поднимаясь на ноги.
Сколько я провел в этом положении хрен знает, но то, как сильно заныли собственные конечности наводили на подходящие мысли.
Мне хотелось уйти. Сбежать с этой квартиры куда глаза глядят, не оглядываясь назад, и не слыша ее гребанного нежного голоса.
— Кир, послушай… — девушка вновь предпринимает попытку подойти ближе, но я не позволяю ей этого.
Отчаянно пытаясь избегать ее настойчивого взгляда, я поднимаю брошенную курточку и натягиваю на собственные плечи.
Как только мы покинем эту квартиру, мне больше не захочется возвращаться сюда. Быть здесь без нее. Одному.
А ведь это непременно случится.
— У меня самолет в час. — после недолгой паузы, сообщает она.
Зеленые глаза смотрят на меня с ожиданием и таким присущим ей сомнением. Можно представить, я смог бы отказаться от последних часов наедине с ней. Будто бы смог еще раз уйти и сказать столь обидные обоим «не надо».
— Я тебя проведу, но знай, что больше не хочу быть…
Последние слова тонут в ее короткой фразе, сказанной слишком громко для этих стен:
— Я поняла! — спешит перебить она меня, неловко поднимая и опуская руки, будто бы пытаясь защитится от моих слов в ее сторону. — Спасибо.
Когда это произошло? Сегодня, после защелкивания последнего замка на одном из многочисленных ее чемоданов? Или ранее, когда я с громким скандалом ушел, услышав ее решение о наших отношениях и ее желании двигаться дальше, но уже вдали от меня?
Когда ее «спасибо» стало звучать так тихо и угнетающе осторожно, будто бы оно способно уничтожить те крупицы, что остались у нас самих? А может быть так было с самого начала?
Ведь как бы я не утешал себя, и не лелеял мысль, что все вернется на круги своя, где-то глубоко внутри своей испорченной душонки я знал, что все этим и закончится.