Поскольку корнет был сильно пьян, поиски дома графини заняли у него изрядное количество времени. Он весь продрог, уши его хрустели, как жаренный картофель, нос превратился в сосульку, усы покрылись ледяной коркой.
- Бонсуар, з-з-з...грррафиня... - стуча зубами, произнес он, приблизившись к постели. - Не п-пугайтесь, я не г-грабитель, я - к-корнет.
Старуха молчала. В свете лампады на ее лице лежала причудливая тень, и корнету казалось, что графиня глядит на него вполне заинтересованно и даже приоткрыв рот.
Ободренный ее вниманием, Васильков жалостливым голосом продолжал:
- Мне всю жизнь не везло в карты, графиня. У меня, стыдно признаться, нет денег, чтобы водить барышень в оперу. Научите меня играть в штосс. Если угодно, я готов на вас жениться. Хоть сейчас под венец пойду! И вовсе не из-за денег, а лишь из уважения к вашим сединам.
Со своего места, лежа на полу, поручик Ржевский видел, как корнет нерешительно мнется с ноги на ногу.
И тут Васильков грохнулся на колени.
- Я люблю вас, графиня! Сжальтесь же над несчастным. Я стану украшением вашей старости. Назначьте мне верные карты. Ну хоть только три.
"Три тысячи чертей тебе в задницу! - ухмыльнулся поручик. - Рано тебе еще жениться, молокосос".
По тупым ударам, раздававшимся сверху и сотрясавшим кровать, Ржевский понял, что корнет принялся биться головой о ложе.
- Ну, графи-и-ня, ну, пожа-а-луйста, - ныл Васильков.
Потом его как будто осенило, и он бойко заговорил:
- Хотите, графиня, я докажу вам, что могу быть достойным супругом? Я на все готов! Я верну вам вашу молодость. Я волью свежее вино в ваши старые меха. Вот только сапоги сейчас сниму и волью...
Разувшись, корнет уже готовился прилечь возле графини, как вдруг услышал, что кто-то идет по коридору.
В панике подхватив с пола сапоги, Васильков бросился к шкафу и затесался между платьев.
Спустя две секунды в спальню осторожно, стараясь не греметь шпорами, вошел... Денис Давыдов.
- Добгый вечег, ггафиня, - сказал он, остановившись на почтительном расстоянии от постели. - Я только на минутку. Мне стало известно, что вы отменно иггаете в штосс. Поведайте мне вашу тайну, окажите милость. На выгученные деньги я накуплю пистолетов для своего полка. И ни копейки не пгопью. Вот вам кгест! - Он перекрестился.
Старуха не издавала ни звука, и Давыдов достал пистолет.
- Вот, извольте видеть, какие штуковины я закуплю на кагточные деньги. Мне самому ничего не нужно. Все отдам на благо кавалегии. Если что и пгопью, так только на чегвонец. Не сомневайтесь, ггафиня. А? что?.. вы что-то сказали?
Старуха по-прежнему не издавала ни звука, ни шороха, ни вздоха.
Давыдов, будучи в душе поэтом, решил добавить в свой монолог немного лирики.
- Знаете ли, ггафиня, у вас такое добгое лицо, - сказал он, избегая смотреть на старуху, - оно напоминает мне божественный облик девушки, в котогую я был влюблен сто лет тому назад. Ужель то были вы?
Пересилив себя, он взглянул на графиню. Лицо старухи не было ни добрым, ни злым. И если она и была похожа на божество, то скорее всего на фурию.
Давыдов почесал дулом пистолета бровь.
- Полно пгитвогяться Спящей кгасавицей, ггафиня, Не пытайтесь меня убедить, что можно спать с откгытыми глазами... Говогю же вам, у нас в полку недокомплект по части огужия. Неужто вы чужды до патгиотических чувств?
Молчание старухи донимало Давыдова все больше. Его палец нервно подрагивал на спусковом крючке, а дуло недвусмысленно поглядывало в сторону распростертой на постели старухи.
- Ггафиня, я отказываюсь вас понимать! - возмутился Давыдов. - Почему вы столь глухи к нуждам нашей агмии? Вы хотите, чтобы гусские гусагы остались без пистолетов? Стыдитесь, ггафиня, ваша молодость пгишлась на цагствование Екатегины Великой. На вашей памяти Гумянцев бивал тугок, а Сувогов пегешел чегез Альпы. Или боевая слава Отечества для вас - пустой звук?
Ответом ему было все то же молчание.
- Чегт возьми! - воскликнул Давыдов. - Тепегь я понимаю, какому дьяволу вы пгодали свою душу. Это был фганцузский дьявол. Это был Наполеон Бонапагт!
Ржевский под кроватью едва удерживался от смеха. Сидевший в шкафу корнет, напротив, весь обратился во слух, надеясь, что графиня таки расколется.
Между тем Давыдов совсем разошелся.
- Вы - фганцузская шпионка, ггафиня, - говорил он, целясь из пистолета старухе прямо в лоб. - Я гаскусил вас. Даю вам последний шанс искупить свои ггехи пегед Отечеством. Откгойте мне вашу тайну. Считаю до тгех.
Но старуха и ухом не вела.
- Газ! - грозно произнес Давыдов. - Два!.. В последний газ, ггафиня, пгедлагаю вам покаяться. Молчите? Ну что ж. Два с четвегтью!.. Подумайте, вы еще не так плохо выглядите. Быть может, и до лета бы дотянули, а ведь я вас сейчас хлопну, ей-богу, для такого случая пули не пожалею. Опять молчите? Пеняйте на себя! Два с половиной... О домашних бы своих подумали. Каково им будет хогонить вас в такую стужу? На улице могоз под согок ггадусов. Заболеют все к чегтовой матеги!
Ржевский закрыл ладонью рот, давясь от смеха. Корнет Васильков затаил дыхание.
- Ггафиня, я не шучу, - сказал Давыдов, страшно побледнев от решимости покончить с преступной старухой раз и навсегда. - Ну что ж... молись, фганцузская шпионка!
И тут за дверью раздались шаги.
Давыдов быстро спрятался за штору.
Дверь открылась, и в покои графини вошел... граф Долбухин.
Еще находясь в коридоре, он слышал доносившуюся из спальни человеческую речь, теперь же, увидев, что в комнате никого, кроме графини, нет, - рассудил, что это было всего лишь извечное бормотание старухи. Ее привычка разговаривать с самой собой ни для кого не составляла секрета.
Бросив мимолетный взгляд на графиню, Долбухин убедился по ее раскрытым глазам, что она не спит. Этого ему было достаточно.
- Дорогая grand"maman, простите, что потревожил ваш покой, - ласково сказал он. - Но я надеялся, что вы не спите.