Толмач еле заметно шевельнул ноздрями. Его тревожил тяжелый запах благовоний, которым в этой комнате было пропитано, казалось, все, даже мебель.
– Говорили, будто толмач готский – клирик, – без всякого вступления заговорил Евсевий. – Верно?
Варвар кивнул.
– Любопытен ты мне, – сказал Евсевий. И улыбнулся еле заметно: – Что ты все прислушиваешься?
– Дивно мне здесь все, – сказал варвар.
Евсевий пошевелился на своем ложе, прищурился, разглядывая лицо молодого человека – тому было лет тридцать. Вези.
Год от года готские племена становились все сильнее и все теснее жались к границам Римской Империи. Лучше бы иметь с ними одну веру – вот о чем непрестанно думал теперь епископ Константинопольский.
А времени у него почти не было. Евсевий слабел с каждым днем. Уйти же из этого мира, не выполнив того, что он считал своим долгом, старый римлянин не мог. Потому и велел призвать к себе готского клирика. Тот, вроде, бойко болтает и по-гречески, и по-латыни, хоть и варвар.
– Разговор у меня к тебе, дьякон, – сказал Евсевий.
– Не дьякон, – поправил вези. – Я чтец.
– А, – молвил старик разочарованно. – Даже и не дьякон…
А тот кивнул, мотнул длинными волосами.
Евсевия все это начало уже не на шутку раздражать.
– Ты головой-то не мотай, не конь, – проворчал он. – Помоги сесть.
Руки у готского толмача ловкие, крепкие; раздражение Евсевия сразу прошло, как только он уселся, обложившись скользкими шелковыми подушками.
А готский чтец рядом стоит, слегка склонив голову, – невысокого роста, щуплый, как подросток, темноволосый, с острыми чертами.
– Не очень-то ты похож на гота, – брякнул Евсевий.
– Моя родня – из Каппадокии, – нехотя пояснил чтец, явно считая этот разговор лишним.
Но Евсевий только хмыкнул.
– Слова-то не цеди, отвечай, когда тебя спрашивают, – назидательно сказал старик епископ и уставил на чтеца узловатый палец. – Нам, старикам, позволено быть любопытными, потому как времени на вежливость уже не отпущено…
– Как тебе угодно, господин, – сказал чтец. И опять оглянулся – не пора ли к выходу.
А Евсевий продолжал въедаться со своими расспросами.
– Родители твои кто?
– Они рабы, – сердясь, ответил варвар. И носом фыркнул.
Евсевий рассмеялся, довольный:
– Когда будешь епископом, найми учителя. Пусть обучит тебя манерам.
– Епископу манеры не обязательны, – отозвался варвар. Ядовито так, точно намекал на что-то.
Евсевий улыбнулся еще шире.
– Да, – согласился он. – Но это производит впечатление. – И неожиданно скакнул мыслью: – Где ты так выучился греческому?
– У нас дома говорят по-гречески.
– Ах да, ты же каппадокиец… Твои родичи – они не из тех ли, кого везеготы при Галлиене угнали?
– Из тех, – сказал чтец. И поглядел епископу прямо в глаза. После такого взгляда лучше бы старику прекратить распросы.
Глаза у готского чтеца карие, а сейчас – то ли от усталости (весь день чужие слова с языка на язык взад-вперед гонял), то ли от яркого света – возле самой лампы стоял – казались звериными, желтыми.
– Ладно тебе злиться, – сказал Евсевий примирительно. – Дай-ка мне лучше вина из того кувшина. – Показал на столик в другом углу комнаты. – Только разбавь, там рядом вода есть, в чашке.
Готский толмач мимолетом поглядел в темноту, где сидел второй римлянин.
Евсевий, заметив этот взгляд, хмыкнул.
– Глазами не шарь, намеков не делай, чтец, ибо тот, на кого сейчас смотришь, – епископ Демофил, и по возрасту он вдвое тебя старше.
На это варвар ничего не сказал. Молча прошел к столику, сделал все, как было велено, поднес чашку к губам Евсевия, помог выпить. Старик снова откинулся на подушки, помолчал, пошевелил губами.
– Каппадокиец, из пленных… – повторил задумчиво.
Варвар смотрел на него сверху вниз, стоя с пустой чашкой в руках. И так долго молчал, что Евсевий, наконец, заметил это. Встрепенулся на своих подушках.
– Что? Не по душе тебе что-то?
Тогда варвар сказал:
– Мой народ – вези.
С нескрываемым любопытством взирал на него Евсевий. В его душе точно вскричал кто-то громким голосом: нашел, нашел!..
– А молишься ты на каком языке, толмач? – спросил старик.
– Что? – Варвар растерялся. – По-гречески…
– Да нет, – нетерпеливо сказал Евсевий. – Нет, в мыслях, когда ты без людей, наедине с Богом.
– Бог читает прямо в сердце, минуя языки и слова, – сказал варвар.
Евсевий зашел с другой стороны.
– А твои слушатели, в церкви, которым ты читаешь Писание, – они-то понимают, что ты им читаешь?
– Да.
– Что же, они все каппадокийцы?
– Нет, не все.
– Да как же они понимают твой греческий?
Варвар молчал. Евсевий сверлил его глазами и сердился.
Отвечать толмач не хотел. Но его с детства приучали отвечать правду, если спрашивает старший. И особенно – если спрашивает клирик. И потому в конце концов ответил Евсевию:
– Потому что я читаю на их родном языке.
Смысл сказанного не вдруг улегся в голове Евсевия, забитой множеством самых разных мыслей и забот.
– Так ты говорил, что они готы…
– Я и читаю на готском, – совсем тихо сказал варвар.
И тут Евсевий подскочил, уронил две подушки.
– Ты читаешь Писание на языке варваров?
– Несколько отрывков, – пояснил чтец.
– Кто же переводил их?
– Я, – сказал толмач.
Евсевий прикрыл глаза.
– Прочти что-нибудь, – приказал он. – Хочу послушать.
Густая, тягучая варварская речь зазвучала в комнате, где и без того было душно. На своем варварском наречии молодой собеседник Евсевия говорил точно другим голосом, более низким. И чем дольше он говорил, тем благозвучнее становилась в ушах Евсевия готская речь. А ведь не далее как несколько часов назад он полагал ее пригодной лишь для солдатской брани да бесконечных торгов в пограничных городках.
Наконец толмач замолчал. Евсевий тотчас открыл глаза.
– Что читал?
– От Матфея, шестая глава.
– Я так и думал. Повтори еще раз, хочу запомнить. «Отче наш» повтори.
Чтец послушно начал:
– «Atta unsar…»
С его голоса старый римский аристократ начал заучивать, неуклюже произнося слова чужого языка. Наконец, оставили это занятие – для него, Евсевия, увлекательное, для толмача же утомительное.
Засмеялся старик, закашлялся и сказал наконец:
– А я-то, старый дурак, думал, из готского не стоит запоминать ни слова, раз на нем говорят только о войне и торговле. Но ты говоришь на этом языке о Боге, и у тебя это получается. Иди, я буду спать.
Он благословил варвара, и тот вышел.
Тогда второй, что был с Евсевием, подошел ближе. Как и было заранее решено между ним и Евсевием, он не принимал участия в разговоре – только наблюдал и слушал.
Евсевий все глядел на занавес, за которым скрылся готский толмач.
– Как, он сказал, его зовут? – спросил Евсевий у Демофила.
Толмач не называл своего имени, но Демофил его знал и ответил:
– Ульфила.
– Что это по-ихнему означает? – Евсевий сдвинул брови, припоминая. – «Волк»?
Демофил покачал головой.
– «Волчонок», – поправил он Евсевия.
Тащит свои воды мутный Оронт, волну за волной, мимо прочных стен, окружающих городские кварталы, мимо белокаменных домов – на диво мало в Антиохии строений из кирпича-сырца, к каким Ульфила привык у себя на родине. Ослепительной белизной сверкает Антиохия, резиденция имперского наместника Сирии. И даже грязи, которой здесь едва не по колено, не замарать этой выжженной солнцем белизны.
Ульфила ничуть не лукавил, когда говорил Евсевию, что удивительным кажется все ему здесь.
Точно удар в лицо Антиохия для человека с берегов Дуная, где живут в глинобитных мазанках, шатрах, а то и землянках. Обрушится, ослепит, подавит – барахтайся под тягостью ее расточительного великолепия, и никто не поможет, если сам не выберешься.