Я-то отчасти понимаю, чувствую, чего он на самом деле хочет. Утреннее впечатление: довольная, веселая рожица - и темные, сожженные изнутри глаза. Так бывает: по весне распускается вишневый цвет, внутри почек убитый морозом. Праздничная белая кипень, и не подумаешь, будто что-то не в порядке. А приглядишься - все сердцевинки цветов черные, мертвые. Не жить им, не наливаться сладким ягодным соком. Словно белый снег опадут на землю бесполезные, никому не нужные лепестки... Лэлса был ученым. Возможно - великим ученым. А потом собственным волевым решением перестал им быть. Отказался от дара - чтобы, не дай Бог, не послужить врагу. Поступок - сродни самоубийству. Такое не проходит бесследно. Особенно - если у человека вообще не было в жизни других ценностей. Эта нестерпимая боль в нем - до сих пор, хотя он выжил, и как-то даже научился радоваться жизни - вполне искренне. Но груз памяти гнетет, так хочется поделиться им хоть с кем-то живым...
- Лад, не торопи человека. Пусть рассказывает, как умеет...
На Главной базе на эдэлсэрэнцев почти сразу вышли подпольщики-земляне. Стратегический план, выдуманный Лэлсой в ходе починки элеватора, был принят.
Насколько поняли эдэлсэрэнцы, на многих ключевых постах у подпольщиков были "свои люди". Через девяносто суток все было готово к побегу. Лэлса написал программу, которая должна была в момент "Х" вывести из строя всю компьютерную сеть базы, кроме систем жизнеобеспечения. В тот же момент "Х", рабочие должны были устроить большую драку и отвлечь охрану из ангара, где стоял подготовленный к старту корабль. Принимались еще какие-то меры для того, чтобы нейтрализовать пиратские патрули в космосе, всех деталей Лэлса не знал. Лететь должны были Саша и четверо землян: отпустить друзей вместе руководство подполья не согласилось. Впрочем, и у тех, кто летел, и у тех, кто оставался, шансы выжить были одинаково невелики. Миссия камикадзе.
До поры до времени все шло как по маслу. Корабль взлетел. Взлетел, чтобы на двадцатой минуте полета, за несколько минут до прыжка, обратиться в ослепительный огненный шар. Лэлсин сменщик и товарищ по подполью видел все на экране. Он не стал дожидаться, когда за ним придут: взялся обеими руками за оголенные провода под током. Вечная память Гансу Хауфу из Франкфурта-на-Одере. Когда началось разбирательство, Лэлса свалил всю вину на погибшего.
Досталось ему крепко, но Лэлса стоял в отказе до последнего: "Ничего не знал. Никакого отношения к побегу не имею". Его не казнили: просто еле живого после пыток отправили на рудник, на общие работы. Первая новость по возвращении: Чинхар чем-то не угодил хозяевам и отпущен "на свежий воздух". Работяги радовались недолго: новый начальник оказался гораздо большей сволочью. Еще больше стало на руднике беспорядка и бессмысленной жестокости.
Полтора года по времени Марса (три на земной счет) Лэлса провел как в бреду. Он не надеялся выжить, не надеялся сквитаться за погибших друзей, порой вообще забывал, кто он, и как его зовут. Механически выполнял работу, ел, не чувствуя вкуса, доходил до своей "вагонки" и проваливался в мертвый сон без сновидений. Иногда - дрался, когда кто-то хотел отнять его пайку или просто наезжал на Чужого. Дрался так, что второй раз те же люди к нему уже не приставали. Какая-то сила - помимо угасшего рассудка - вела его сквозь ад. Что это было: животный инстинкт самосохранения, упрямство, злоба - он не задавался этим вопросом.
Потом в какой-то момент почувствовал, что и эта странная сила оставляет его. Руки больше не могли удержать отбойный молоток, ноги спотыкались о малейшую выбоину, в глазах плавали черные пятна. Каменные, стальные, бетонные потолки давили сверху, наполняя все его существо темным ужасом. Ему, долгое время не видевшему снов, забывшему что это такое, вдруг начало сниться небо. Закаты и восходы, солнце, звезды, облака. Удивительно красивые и яркие сны. В очередной раз он замешкался после побудки, "вагонка" скинула его на пол - раньше с ним такого никогда не случалось. Кто-то из соседей сказал сочувственно:
- Дошел Чужой. Вот увидишь, скоро отпустят его "на волю".
- Все там будем, - мрачно отозвался другой голос.
Лэлса подумал, с трудом поднимаясь на ноги: "Чего они меня жалеют, дураки? Я ведь перед смертью наверняка увижу звезды. Может быть, даже солнце увижу!"
А через день или два его вдруг забрали в лазарет. Ему было абсолютно все равно. Здесь можно было спать, сколько влезет, и без конца видеть сны про небо. Какое-то время он только этим и занимался, изредка делая перерывы на еду. Кормили вдоволь. Эдэлсэрэнцу, даже в крайности, до которой был доведен Лэлса, такого режима достаточно, чтобы оклематься. Нужно только время. Но его еще и лечили: кому-то до зарезу понадобилось быстро поставить его на ноги.