Сразу бросилось в глаза то, на что поначалу не обратила внимания: надписи. Они почти сплошь покрывали стены и низкий потолок. Читая их, нетрудно было вообразить, что все страны, народы и сословия прошли через Ульгычанский кондей. Рядом с витиеватыми матерными изречениями красовалось классическое: "Оставь надежду всяк, сюда входящий". Кириллица перемежалась латиницей, кавказской и арабской вязью. Ладка читала, что могла разобрать, и ей становилось все более не по себе.
Вот кто-то вывел: кровью, на самых нижних бревнах:
"НЕ БОЯТЬСЯ, НЕ ВЕРИТЬ, НЕ ПРОСИТЬ!"
Крупные буквы вкривь и вкось наползают одна на другую, видно, что писалось это из последних сил, что у человека плыло в глазах, а рука дрожала. Пол в этом месте весь в темно-бурых потеках...
"Мороз за сорок. Замерзаю. 12 февр. 1949 г.", - четко и аккуратно процарапано чем-то острым. Дальше - тем же почерком, той же рукой - три длинных строки непонятных значков, смахивающих на руны. Ладка предположила, что это какой-то шифр, но ключа к нему подобрать не смогла, как не билась. Видно, и писали на каком-то незнакомом языке.
Шаги по коридору оторвали ее от попыток дешифровки таинственной надписи. Душа мигом ушла в пятки, но тут же вернулась: человек был один и явно не охранник. Неровная шаркающая походка и мягкая обувь больше пристали кому-нибудь из доходяг, которых она видела по пути сюда. В двери открылась форточка-кормушка, в камеру въехала еда: недоваренный, почему-то воняющий керосином горох в алюминиевой плошке, кусок хлеба и кружка с тепловатой водой без чая и сахара. Миску с горохом Ладка сразу же вернула по обратному адресу:
- Я эту бурду есть не буду. Если хочешь, скушай сам за мое здоровье.
И услышала в ответ осторожный шепот:
- Какая статья?
- Никакой.
- Откуда ж тебя?
- А ты кто такой, чтобы вопросы задавать?
- Меня из столовой послали: обед отнести и спросить, может нужно чего. Мы сейчас много не можем, начальник - в натуре сука...
Интонация собеседника почему-то сильно не понравилось Ладке. Ответила зло и резко:
- Уйти мне отсюда надо.
Ответом ей был нечленораздельный звук, выражающий крайнюю степень то ли возмущения, то ли восторга - не поймешь.
- А что у вас за начальник?
- Сама скоро узнаешь. Ты все-таки подумай хорошенько, может чего надо. Надумаешь - в ужин скажешь. А мне идти пора, легавый заждался.
Снова одна. Из окошка виднелся кусок высокого проволочного забора, озеро и горы на другом берегу. Время остановилось. О том, что ее ждет, Ладка старалась не думать. Вспоминала во всех подробностях странный диалог: "Этого типа скорее всего, конечно, урки послали: "друзья народа", чтоб их! Но расспросить его поподробнее - ох не мешало бы..." Что-то тревожило ее, что-то было не так в этом разговоре, но что, она не могла понять.
Ужин - хлеб и воду - принес охранник. Небо за окном уже начинало по вечернему сереть. Голодная, продрогшая до костей Ладка настолько устала от бесплодных умственных усилий и постоянного страха, что забилась в угол, где поменьше садило из щелей, свернулась калачиком и уснула.
Проснулась среди ночи от окрика: "На выход!" Несколько секунд не могла понять, где находится и что с ней. Под потолком горела яркая, но пыльная лампочка без абажура, форточка-кормушка в двери открыта. "Сразу стрелять поведут или..," - о том, что "или" думать не хотелось. Снова через всю зону к проходной - там, за воротами, ждали автоматчики. Повели наверх, туда, где мерцали редкие огоньки вольного поселка. "Интересно, сколько времени?" - часы отобрали, но, кажется, уже очень поздно.
Двухэтажное каменное здание, на втором этаже светится несколько окон. Лестница, длинный, тускло освещенный коридор тоскливо-казенного вида, унылый ряд закрытых дверей. В одну из них и ввели Ладку. Большой, насквозь прокуренный кабинет, у окна - огромный письменный стол, за которым сидит некто в форме подполковника НКВД: бесцветные глазки-щелочки на желтоватом обрюзгшем лице, волосатые лапы с короткими толстыми пальцами.
- Присаживайтесь, будьте как дома, - товарищ ухмыляется и показывает на стульчик у двери.
- Спасибо, - ответная улыбка.
Ладка села, закинув ногу на ногу: "Мне, конечно, очень страшно, но вам-то я этого показывать не собираюсь". Конвоиры вышли за дверь, и тут начали происходить очень странные вещи. Ехидная улыбочка сошла с лица начальника, узенькие свиные глазки расширились и потемнели. Тяжелый взгляд пригвоздил Ладку к стулу, она попыталась отвести глаза, но не смогла. Начальник не пошевельнулся, не произнес ни слова: он просто сидел и смотрел, вернее из-за его лица-маски смотрели чьи-то страшные как бездна глаза. Он не произнес ни слова, но кажется - в звенящей тишине повис немой вопрос: "Кто ты? Откуда? Зачем вы пришли сюда?" Боль, ужас и отчаяние, голова раскалывается, нет больше сил удерживать язык за зубами, да и к чему, он и так все узнает. Не скажешь вслух - прочтет мысли, только будет очень больно...
Еще чуть-чуть, и Ладка сломалась бы, начала выбалтывать подряд все, что только прикажет этот кошмарный взгляд. Если бы, корчась под безумным мысленным натиском, вдруг не вспомнила Галкино полушутливое предположение про инопланетян. Ведь ожидала, входя в кабинет, чего угодно. Крика, мата, побоев, издевательств - или наоборот иезуитской вежливости. А в итоге - настолько не похоже на все известные методы допросов, что...
Озарение было таким внезапным и ярким, что для чужого в Ладкином сознании просто не осталось места. Сбросив на мгновение злые чары, она вскочила, со сжатыми кулаками бросилась к столу:
- Ах ты... сука инопланетная! - много еще хотела сказать, но человек за столом простер руку - язык прилип к гортани, Ладка без звука опустилась обратно на стул. А начальничек снова стал обычным человеком. Вспомнил, видимо, о более традиционных методах воздействия на пленных. Нажал кнопку на столе, вошли конвоиры.
- В БУР ее, в пятый угол. Только по хорошему: не до смерти, и сильно не калечить. Вы меня поняли?
Зазвонил телефон.
- Что? Авария? Где?.. Предупреждал ведь!.. Много погибших? Да говорите громче, мать вашу! - долго слушал. - Сейчас выезжаю. Конец связи.
Повесил трубку, посидел молча, потом глянул на конвоиров, на Ладку: нормальные человеческие глаза безо всякой чертовщины. И с милой улыбочкой:
- Вы еще здесь? Я же сказал: увести.
Они вышли в ночь. Холодный ветер в лицо. Из-за черных гор вставала огромная белая луна, серебрила края рваных туч. Длинные черные тени ложились на дорогу. "Вот и все!"
- Стойте! Отведете ее, и мигом на рудник. Вы мне там понадобитесь, а она до утра никуда не денется.
- Пошевеливайся! Ползешь, как вошь по мокрому, - вохровец больно бьет стволом автомата под ребра.
- Ты полегче, дядя, а то вообще никуда не пойду.
"Интересно, если побегу, пристрелят?" Один из конвоиров замахивается прикладом, но другой останавливает. Они берут Ладку под руки и тащат к лагерю.
Когда ее волокли через вахту, она во все горло распевала по-английски Мурку:
"How do you do my Murka!
How do you do my darling!
How do you do my darling
And good by!
You have sold of all us,
You, my dear Murka,
And because it, darling,
You should die!"
За это она схлопотала-таки прикладом, оскорбленно замолчала и пошла сама.
Снова захлопнулась дверь камеры, тяжко протопали по коридору сапоги. Ладка села на пол и завыла:
"Ой, мороз, моро-оз,
Не-е морозь меня-а,
Не-е моро-озь меня-а,
Моего-о коня!.."
Она пела долго, пока вконец не охрипла, потом встала и начала метаться из угла в угол. За окном медленно светало...
- На выход!
Несколько шагов на подгибающихся ногах к двери: "Ой, мама, роди меня обратно!.. Если поведут по улице, надо бежать, и еще врезать хорошенько. Пусть уж лучше пристрелят." Вывели из барака, протащили под руки к выходу из зоны. За вахтой - воронок.