Первая стадия — необычное щегольство, приглаженные волосы, чистые воротнички, выутюженные брюки — миновала. Теперь ему было не до того. Если Лине угодно видеть его снова щеголем, она скажет ему об этом. Пока же он ходил таким обтрепанным неряхой, как когда-то, даже, пожалуй, еще более обтрепанным. В конторе все — мистер Дэрсингем, мистер Смит, мисс Мэтфилд — начинали уже поглядывать на него как-то странно. «Ну и пусть, — говорил он себе, — только бы не лишиться места в конторе (это сейчас очень важно), а на все остальное наплевать». Его теперь ничто не трогало. Его денежные дела, и прежде далеко не блестящие, были прескверны, он уже задолжал несколько фунтов миссис Пелумптон и вынужден был до последней степени урезывать свои ежедневные расходы, так что питался плохо и скудно. Но и это тоже его не трогало, потому что настоящий голод он ощущал редко. Мистер Пелумптон (старый дурак!) несколько раз уговаривал его сходить к доктору, и даже миссис Пелумптон иногда спрашивала, что у него болит, потому что у него «такой вид». Он отвечал, что у него ничего не болит, но это была неправда: очень часто у него появлялось какое-то непередаваемое и болезненное ощущение пустоты в голове. Он пробовал брать в аптеке разные снотворные, потому что ужаснее всего бывали ночи после таких «бдений» на улице — ночи, когда он ворочался без сна в постели, глаза горели и пустота в голове все разрасталась. Но снотворное помогало мало, а за немногие часы сна он расплачивался по утрам: вставал с тяжелой головой, его знобило, самое небрежное умыванье и бритье казались тяжелым трудом. Тяжела была и работа в конторе, но после разговора с мистером Смитом в «Белой лошади» он старался быть усерднее и расторопнее, отлично понимая, что если лишится места, то очутится в безвыходном положении.
Однако все это оставалось где-то у порога сознания, переживалось смутно, как сон. В центре же было нечто, тоже похожее на сон, но сон совсем иной, неотступный и жутко прекрасный: погоня за Линой, ветреной Линой, которая была с ним так жестока после того, как приветливо встречала, целовала и крепко обнимала. Он все еще верил, что она дразнит его и отталкивает только для того, чтобы потом опять приблизить, что скоро все уладится.
Наконец, после того как он видел ее издалека несколько раз на одной неделе и всякий раз не одну, он решился на отчаянный шаг и заговорил с ней. Странный то был вечер, не похожий ни на один из тех, которые он провел, бродя, как призрак, по Мэйда-Вейл. Еще днем неожиданно повалил густой снег, такой густой, что он оставался на земле, не превращаясь сразу в жидкую темную грязь. Крыши, садики, живая изгородь из бирючины на Кэррингтон-Виллас оделись белым покровом. Даже на воротах и перилах кое-где лежал снег. Вечер был и странно-светел и в то же время точно окутан прозрачной мглой. Тарджис ни во что не всматривался, не замечал ни сверкания звезд, ни густой бархатной черноты домов, ни улиц в белой пелене, внезапно вспыхивавшей там и сям ледяным блеском, ни хруста снега под ногами, когда стало холоднее. Но все это незаметно проникало в его душу и вызывало смутное волнение. Он вспомнил детство — оно ушло еще так недавно, но до этого вечера ему всегда казалось, что с тех пор прошел целый век. Сегодня оно так ярко вспомнилось ему, когда он смотрел на снег. Детство было не особенно счастливое, но в этот час, освобожденное от горестей и всего постыдного, оно казалось волшебным, и мысль о нем согревала сердце. Исчезла мнительность, тайная неудовлетворенность, что-то такое в его душе, что объясняло свойственный ему взгляд исподлобья. Он стал вдруг смелым, доверчивым, пылким юношей в мире, полном друзей.
И в эту минуту он увидел Лину, которая шла по улице рядом с тем, высоким. Сначала он не был уверен, что это она, но затем узнал ее по голосу. Он бросился вперед, чтобы подойти к ней, раньше чем она скроется в подъезде, бросился так быстро, что успел очутиться лицом к лицу с нею раньше, чем она дошла до ворот. Остановился, приподнял шляпу и сказал громко: «Добрый вечер». Он не знал, назвать ли ее «мисс Голспи» или «Лина», у него не было времени решить это. Но он чувствовал, что надо докончить фразу, и невнятно пробормотал что-то. Сердце колотилось до боли. В таинственном снежном сумраке Лина казалась еще красивее.
Ее высокий спутник круто остановился и тоже с улыбкой приподнял шляпу.