Интересовало его теперь одно: что он представляет собой, — и это он видел с ужасающей ясностью. Сгорбившись, сидел он на кровати и, машинально докуривая последний дюйм папиросы, неумолимо допрашивал себя. Как он мог думать, что его полюбит такая девушка, как Лина, красавица, которая может встречаться с кем угодно, которая жила в таких городах, как Париж, у которой богатый отец? Мысль о мистере Голспи уничтожила в нем последнюю каплю самоуважения. За кого он, Хэролд Тарджис, принимал себя? Кто он? На что он способен? Что у него есть? Ничего, ничего, ничего. Только глупое лицо с большим никчемным носом, и дрожащие губы, и глаза, которые начинают слезиться, как только кто-нибудь пристально на него посмотрит. Он швырнул непотушенный окурок в грязное блюдце, стоявшее у печки, промахнулся и вынужден был ползать на коленях по полу, пока не разыскал его. Потом свернулся клубком на постели и лежал, глядя на портреты, вырезанные им из иллюстрированных журналов и приколотые кнопками к стене. Но он не видел их, он смотрел сквозь них, сквозь стену, в будущее, во мрак, где вслепую двигалась одинокая фигура — он, Тарджис. Место потеряно. С Твиггом и Дэрсингемом, с улицей Ангела кончено. А ведь он мог в скором времени получить повышение! Он мог когда-нибудь занять такое же положение, как Смит, получать семь, а то и восемь фунтов в неделю, иметь настоящий домашний уют, ковры, кресла, большой радиоприемник. А теперь кто знает, сколько пройдет времени, пока он найдет себе такое хорошее место, как у Твигга и Дэрсингема. Что он может делать? Кое-как писать на машинке, выполнять работу конторщика, и все. Это всякий сумеет, даже девушки, а некоторые девушки, такие образованные, как мисс Мэтфилд (кстати, как она очутилась в конторе с мистером Голспи?) — не хуже его самого. Теперь придется стоять в хвостах, просматривать объявления, писать письма, обивать пороги. А когда он наконец найдет работу, что тогда? Что это даст ему? Ничего. Он не видел в мире счастья, только бессмысленный труд, и усталость, и неизвестные опасности — царство скалистых утесов, теней, гигантов, смутно грозящих ему.
Дальше этого он идти не мог. Какой-то слабый голос заговорил в нем, протестуя. Как будто в многолюдном собрании, где все угрюмо молчали, заговорил какой-то крошечный, но живой, негодующий человечек. Это несправедливо! Ведь было же время, когда казалось, что все будет совсем иначе. Но что-то вышло не так. Произошла ошибка. Где и как это случилось? Он мог бы быть счастлив. Он был бы так же счастлив, как другие, если бы ему дали возможность. Но почему же она ему не дана? Он мог бы быть в тысячу раз счастливее Парка или Смита или даже самого мистера Дэрсингема — да, мог бы! Так почему же он не счастлив? Что ему мешает? Что, что? Негодующий голос задавал все эти вопросы, а ответа не было. Не было ответа, и неугомонный человечек внезапно умолк, стушевался, а мрачная компания осталась глуха и невозмутима.
Каждая частица его тела, от мокрых ног до спутанных волос (которые в эту ночь тоже как будто жили своей отдельной, но такой же безотрадной жизнью), подтверждала, что дело плохо. Он поднялся. Огляделся вокруг, словно ища в отчаянии, за что ухватиться, к чему прильнуть в этот час, когда ночь вливалась в комнату, когда сквозь ветхую решетку окна, сквозь трещины в штукатурке и старом гнилом кирпиче проникали сюда ее злые чары, ее невнятно бормочущие, кивающие призраки. Покой и ясность отлетели. Снова вставали дурманы снов. Потом рассеялись и они. Но движения Тарджиса были медленны, как если бы их направляли чьи-то дрожащие призрачные руки. Он наглухо закрыл окно, заткнул бумагой щели. Дверь закрывалась неплотно, и пришлось насовать побольше бумаги, всю, какая у него была, между створкой и рамой, а кстати, уж и в замочную скважину. Он выключил газовый рожок, и комната освещалась теперь лишь неверным светом маленькой печи. Одну минуту он смотрел в раздумье на умирающее пламя. Не прибегнуть ли к газу? Если бы у него была в комнате труба, это можно было бы сделать, но трубы у него нет. Если он и пустит газ, все равно, приток будет так слаб, что смерть будет ужасно медленная и мучительная. Нет, все-таки газ — это как раз то, что нужно. Стоит только сейчас закрыть кран, подождать ми нуты две, пока остынут горелки, затем опять одно движение руки к крану — и он будет лежать на кровати и слышать, как шипит, выходя, газ, потом уснет — и все будет кончено.