Дело, которым занялись по его уходе мистер Дэрсингем и мистер Голспи, состояло, собственно, в приглашении на обед, которое первый сделал, а второй принял. К этому мистера Дэрсингема вынудили обстоятельства. Ему многое не нравилось в Голспи: его невоспитанность и резкость, авторитетный, диктаторский тон, склонность насмехаться и зубоскалить, возмущавшая и задевавшая мистера Дэрсингема. Год-другой пребывания в Уоррелской школе, несомненно, принес бы большую пользу этому Голспи, который слишком ясно доказывал и словом и делом, что он не джентльмен. Да, это был неоспоримый факт: Голспи не джентльмен. Но Дэрсингем видел в нем не англичанина, дурно воспитанного, хвастуна и вообще человека низшего круга (а Голспи по временам держал себя и поступал именно как человек низшего круга). Мистер Дэрсингем заставлял себя смотреть на Голспи как на иностранца, прекрасно владевшего английским языком. Это было нетрудно, так как Голспи, по-видимому, провел большую часть жизни за границей и, так сказать, не пустил корней в Англии. Притом нельзя было не признать, что он открыл фирме «Твигг и Дэрсингем» новую жизнь, блистательное будущее, как некий бог, лысый и пышноусый бог коммерции. Поэтому супруги Дэрсингем, обсудив вопрос со всех сторон, решили, что Голспи следует пригласить к обеду, — не просто позвать как-нибудь в воскресенье и угостить чем бог послал, а устроить настоящий парадный обед. Это уже кое-что значило: ибо всякий «старый уоррелец», которому приходится ради куска хлеба тянуть лямку в Сити, готов, когда это необходимо, выкурить сигару и выпить виски или съесть пару клубных котлет в обществе любого приличного человека, с которым у него деловые отношения, но, по его собственному выражению, он под этим подводит черту и очень редко приглашает таких людей к себе в дом провести вечер в обществе его жены и двух-трех таких же «старых уоррелцев», как он. Следовательно, уже одно то, что мистер Голспи, несмотря на некоторые свои явно отрицательные черты, получил такое приглашение (которое он, кстати сказать, принял довольно равнодушно, не выразив ни приятного удивления, ни благодарности), показывало, какое положение он занял в конторе.
— Вы встретите у нас людей, с которыми вам, я думаю, будет приятно познакомиться. Кстати, имейте в виду, что мы не соблюдаем особых церемоний. Белый галстук необязателен, достаточно будет черного, — сказал мистер Дэрсингем тоном, каким всегда говорят в таких случаях, — как будто белый галстук весит по крайней мере тонну и, освобождая вас от него, вам доставляют безмерное облегчение.
— Что вы хотите этим сказать? Следует надеть визитку?
— Вы угадали, — подтвердил мистер Дэрсингем, мысленно отмечая, что этого Голспи ничем не прошибешь. — Значит… э… часам к восьми во вторник, хорошо?
— Отлично, — ответил мистер Голспи. — Приду с удовольствием.
2
Дэрсингемы занимали небольшой особняк в Баркфилд-Гарденс, между Глостер-роуд и Эрлс-Корт-роуд, — квартале в высшей степени респектабельном, но немного мрачном. Все обитатели этой части Лондона пользуются привилегией «жить среди садов», — так утверждают в своих объявлениях посреднические конторы по продаже домов. Это означает, что окна домов выходят на железные ограды, закопченные шпалеры лавровых кустов и бирючины или на лужайки и цветники, у которых такой вид, словно они изнемогли в неравной борьбе. Некоторые из таких «садов» получше других, но о баркфилдском этого никак не скажешь. Он один из самых маленьких и унылых скверов, и быстро теряет свой аристократический характер; здесь дома, ускоренным темпом пройдя стадию особняков и больших квартир, приближаются уже к стадии маленьких квартирок, пансионатов и клубных общежитий для девушек. Дэрсингемы не любили Баркфилд-Гарденс. Не любили и свой особнячок, в котором все комнаты были непропорционально высокие и какие-то удивительно мрачные. Мистер Дэрсингем ничего не предпринимал, выжидая — как он часто говаривал, — пока не выяснит свою позицию в деловом мире (отсюда можно заключить, что свою философскую, социальную, политическую и эстетическую позиции он уже себе уяснил). Впрочем, миссис Дэрсингем время от времени просматривала столбцы объявлений о сдаче внаем домов и квартир, ездила к агентам и даже обследовала несколько домов, но так как она никак не могла решить, что именно ей нужно, а супруг ее все никак не мог выяснить свое финансовое положение, то они и продолжали жить в высоких комнатах дома № 34-а, как насекомые на дне пробирки, и постоянно жаловались, а через темное подвальное помещение проходил бесконечный поток кухарок и горничных, направляемых из четырех контор по найму прислуги, оставляя по себе осадок бесчисленных воспоминаний об угрюмых лицах, дерзких ответах, лживых увертках, о пропаже шелковых чулок, разбитой посуде, испорченных обедах. Для многих дам такие обстоятельства, нарушающие уют и покой, до некоторой степени искупаются тем, что дают неисчерпаемую тему для разговоров, но миссис Дэрсингем, как она с гордостью заявляла, была не из тех женщин, кто тратит время на разговоры о недостатках своей прислуги. Большинство ее приятельниц обычно заявляли то же самое и сразу вслед за этим поясняли друг другу, что именно они могли бы порассказать, будь они женщинами такого сорта, затем начинали приводить примеры. «Да, знаю, но вы послушайте, что я вам расскажу, дорогая», — старались они перекричать друг друга.