— Сейчас, — отозвалась с запинкой невидимая голова хозяина. — Но послушай… не могу ли я… э… помочь чем-нибудь? Не хочешь ли, чтобы я вышел и… и… что нужно делать?
— Ах, да оставайся ты там и закрой дверь! — Чувствовалось, что еще минута — и миссис Дэрсингем истерически завизжит, потому что она говорила тоном женщины, доведенной до крайности.
Мистер Дэрсингем захлопнул дверь и вернулся на свое место. Он посмотрел на майора Трейпа, а майор Трейп посмотрел на него, и оба, без сомнения, вспомнили доброе старое время в школе.
— Вы извините… э… э… — мистер Дэрсингем смущенно обвел глазами гостей, — боюсь, что там случилась какая-то катастрофа.
Тотчас же миссис Трейп, миссис Пирсон, майор Трейп и мистер Пирсон заговорили все разом. Не упоминая о катастрофе с котлетами, говорили о происшествиях вообще, рассказывали о разных необычайных случаях, которые с ними происходили. Мисс Верэвер только посматривала как-то странно на всех, а мистер Голспи допивал свое вино с мрачным равнодушием, как человек, принимающий хинин где-то на вершине горы.
Через некоторое время дверь, неплотно закрытая, опять приоткрылась, и из коридора донеслись смешанные звуки — стук, какое-то бульканье и всхлипывания, из чего можно было заключить, что в настоящий момент Агнес лежит в истерике и барабанит пятками по полу. Затем послышался новый голос, хриплый и негодующий, и объявил, что все это — стыд и срам и даже если девушка оплошала, так ведь одна пара рук — это только одна пара, не больше, и если в этом доме привыкли из-за всякого пустяка давать расчет прислуге, так она заявляет, что и она готова уйти в любую минуту. Одним словом, на сцену появилась кухарка.
Мистер Дэрсингем встал с расстроенным видом, но для чего — для того ли, чтобы опять закрыть дверь, или для того, чтобы принять участие в драме, происходившей в коридоре, — мы так никогда и не узнаем. Ибо в эту минуту миссис Пирсон в порыве добрососедских чувств вскочила с криком: «Ах, бедная миссис Дэрсингем! Я чувствую, что следует ей помочь!» — и выбежала, а дверь за ней захлопнулась раньше, чем мистер Дэрсингем сообразил, что произошло.
Очутившись в коридоре, миссис Пирсон не просто вмешалась, не стала глядеть с любопытством, торчать у всех на дороге и мешать, а сразу взяла дело в свои руки. Ибо хотя разговор ее за столом и был глуп, хотя она носила смешные локоны, была старомодна, невыносимо жеманна и чувствительна, но она была опытная хозяйка, выдержавшая в Сингапуре не одну страшнейшую тропическую домашнюю бурю.
— Я знала, что вы не рассердитесь за мое вмешательство, — воскликнула она. — Ведь в конце концов мы соседи, не правда ли, а это что-нибудь да значит.
— Подумайте, какое безобразие! — причитала миссис Дэрсингем. — Эта несчастная все уронила на пол и испортила обед, а теперь еще свалилась в припадке просто назло мне. И она сама во всем виновата. Я наняла ее сестру для того, чтобы помочь ей сегодня, но в последнюю минуту оказалось, что та прийти не может, и Агнес не дала мне позвать кого-нибудь другого, сказала, что она сама управится.
Миссис Пирсон смотрела на Агнес, которая все еще всхлипывала и барабанила пятками по полу.
— Это просто глупейшая истерика. Сейчас же вставайте, дурочка вы этакая! Слышите? Вы лежите на дороге и мешаете. Давайте обольем ее холодной водой, это живо приведет ее в себя.
Кухарка, стоявшая в передней в нескольких шагах от них и с удовлетворенной миной прорицательницы наблюдавшая всю сцену, вдруг утратила долю своей непреклонности. Мрачно-торжествующее выражение исчезло с ее лица. Она не питала никакого почтения к миссис Дэрсингем, но по какой-то непонятной причине почти благоговела перед миссис Пирсон, которая казалась ей, вероятно, гораздо более важной дамой, чем ее хозяйка.
— Сущая правда, — объявила кухарка хриплым голосом. — Кувшин воды, вот что ей надо! Беда с каждым может случиться, и одна пара рук — это не две и не три пары, а восемь человек к обеду — не шутка при такой лестнице и когда нет лифта из кухни. Но это тоже не дело, Агнес, лежать тут весь вечер да разводить истерику, когда нужно убрать все, да и мало ли что еще нужно.
После этого предательского отступления столь сильного союзника и упоминания о холодной воде истерика Агнес быстро перешла в простые всхлипывания и сморкания, и спустя минуту или две она уже стояла, нагнувшись над остатками погибшего обеда.
— Я уберу, — объявила она сквозь слезы, — но ничего больше подавать не буду, ни за что не буду! Не могу, делайте со мной что хотите. У меня нет ни капли сил после всего, что было. Не могу.