"Черт его знает, может и не видел", с сомнением подумал Павлюк, сбитый с толку безразличием художника.
– Я неприхотлив, – сказал гость. – Комфорт мне совсем ни к чему.
– Если так – милости просим, – ответил кутья, и снова в его голосе Павлюк почувствовал тревожные нотки.
"Конечно, видел, нечего зря здесь терять время. Как теперь уйти отсюда? "
– Знаешь что, – поднялся со стула. – Сначала пойду на вокзал, точно узнаю, когда поезд, и возьму билет …
– Да куда ты пойдешь так рано!
– Ничего, зато потом со спокойной душой отдохну,
– Я провожу тебя, – встал кутья,
– Не беспокойся, я сам.
"Вот проклятый! – Не шло из головы. – Не хочет отпустить ".
– Ничего, какая там забота. Выпьем еще по рюмочке. У меня есть бутылка великолепного ликера, и тогда уж пойдем. Подожди, сейчас я принесу.
Не дожидаясь ответа, художник быстро вышел в соседнюю комнату.
"Что он задумал?" Павлюк неслышно подошел к двери, за которой исчез кутья.
Прислушавшись, уловил легкий шелест. Наклонился, посмотрел в замочную скважину,
Кутья стоял у телефона и быстро листал тонкую книжку – искал в справочнике нужный номер.
Павлюк резко распахнул дверь, вошел в комнату.
– Славцю! – Крикнул он. – Что ты хочешь делать?
– Ты знаешь.
– Зачем ты хочешь меня высказать? Ведь мы с тобой украинский, земляки!
Голос Павлюка звучал мягко, нежно. Левую руку глаз положил на телефон, правой ощупывал в кармане рукоятку пистолета.
– Ты не смеешь называть себя украинским! – Гневно сказал кутья.
– Мы выросли на одной земле, Славцю, – подступая ближе к художнику, умолял Павлюк.
– Да, но мы всегда были разными … Забери руку с телефона!
Кутья оттолкнул Павлюка, снял трубку:
– Станция! Алло! Станция!
Павлюк выхватил из кармана пистолет. Но художник успел увернуться.
Удар тяжелой рукояткой пришелся не по голове, как рассчитывал Павлюк, а по плечу.
В ответ кутья толкнул Павлюка, повалил на пол.
Художник был сильный и надеялся сам на сам справиться с "гостем". Впрочем, если бы он и позвал на помощь, никто бы не услышал.
Но силы изменили Кутья.
Раненая рука отказывалась служить. Павлюком удалось вырваться. Он размахнулся. С Кутем было покончено …
Павлюк выбежал из дома, машинально захлопнув за собой дверь. Он плохо понимал, что делает. Кутья, этот кроткий, деликатный, далекий от политики "служитель искусства", разрушил все его планы …
На улицу Павлюк вышел спокойно, уверенно и направился к вокзалу. Дождь перестал, ветер стих. Чувствовалась пронзительная предутренний свежесть.
Воздух рассек фабричный гудок, его призыв полетел далеко в горы и откликнулся эхом. На улицах уже появлялись первые прохожие.
Павлюк решил вокзал не заходить. Он понимал, что пассажиров в это время немного и его приметят, Носильщики, дежурные, уборщицы, если надо будет, смогут описать его внешность.
Он остановился на углу возле привокзальной площади, начал всматриваться в прохожих. Заметив мужчину в железнодорожной форме, с сигаретой в зубах, перевалистою походкой пошел ему навстречу. Вынул из кармана пачку:
– Позвольте прикурить.
– Пожалуйста,
Павлюк глубоко затягивался, раскуривая видволожену сигарету.
– Не знаете, когда, – снова затянулся, – поезд Киев-Энск прибывает?
– В четырнадцать двадцать пять.
– Спасибо.
Железнодорожник пошел своим путем, Павлюк – своим.
Миновав кварталов три, Павлюк обратил на железнодорожное полотно, пересек его на переезде и отправился снова на вокзал, но уже с другой стороны.
К платформе подошел пригородный поезд. "Рабочий, в мою сторону", подумал Павлюк.
Решение созрело мгновенно. От пригородного поезда Павлюка отделяли несколько товарных составов. Он побежал вперед, остановился почти у исходной стрелки, пролез под вагонами, стал у крупного товарного Пульмана.
Ждать пришлось недолго. Паровоз сипло засвистел, выпустил струю пара. Звякнули буфера. Поезд тронулся, медленно набирая скорость. Когда он проходил мимо Павлюка, тот вцепился за подножку и влез в тамбур.
"Лимузин" выехал из Кленовая гораздо позже, чем "мерседес", и к мосту прибыл только перед рассветом.
Хотя ехали очень быстро, Грицай заметил в сероватый мгле поломанные перила. Велел остановиться. Вместе с Воробьевым вышел.
– Совсем недавно сломаны, – сказал полковник.
– Очевидно, они?
– Похоже, – ответил полковник. – На парапете следы серой автомобильной краски – машина чиркнула по нему боком.
– Произошла авария, и машина с двумя седоками полетела в пропасть?
– Да, полетела, – задумчиво ответил Грицай. Наклонился, начал пристально рассматривать настил моста. Потом вдруг резко выпрямился и сказал уже другим тоном: – Полетела, но не с обоими. Один выпрыгнул из машины, причем выпрыгнул на ходу – видите, не удержался, проехал по настилу моста, подкованными каблуками оставил на досках глубокие царапины.
– Вполне возможно, – согласился Воробьев. – И спасся именно пассажир, он сидел с этой стороны.
– Что же дальше? – Рассуждал Грицай. – Что он сделал после гибели "мерседеса"? Нас не обгоняла и не попадалась навстречу ни одна машина. Итак, сесть на попутную машину он не мог. Идти по шоссе не решился бы, понимая, что мы сразу догоним. Единственная дорога …
– … В горы, – закончил Воробьев.
– Правильно, но куда именно в горы? Туда, – полковник махнул рукой на северо-восток, где гигантскими волнами тянулись горные хребты, густо поросшие соснами, – в дикие, безлюдные места, без мыслил-ской оружия, боеприпасов, снаряжения лучше не соваться – с голоду пропадешь. Мне кажется, он отправился на станцию Долбуново, чтобы сесть на поезд и бежать дальше.
– Других станций или полустанков, кроме Долбуново, поблизости нет?
– В одну сторону на двадцать пять километров, во второй – на все пятьдесят с лишним. Это по железной дороге, а по шоссе ближе чем в сорока километрах от Долбуново не найдешь жилья.
– Тогда на станцию, – предложил Воробьев. – Поедем машиной. Все равно следы давно смыл дождь.
– Поехали, – согласился полковник.
Грицай и Воробьев прибыли в Долбуново чуть позже, чем тот, за кем они гнались. Еще перед рассветом на заставах дорог стали чекисты, готовы задержать врага. На вокзале сидел Воробьев, незаметно, но внимательно оглядывая всех, кто заходил и выходил. Под наблюдением был весь перрон.
Когда кутья очнулся, за окном уже совсем рассвело. Художник приподнял голову – острая боль пронзила мозг и, казалось, прошел по всему телу. Медленно, стараясь не делать резких движений, кутья дотянулся до телефонной трубки, так и повисла на проводе, брошенная во время схватки.
– Алло! Станция! Алло! … Пришлите скорую помощь, – попросил он, когда телефонистка ответила.
В больнице кутья окончательно пришел в себя. Рана, как оказалось, была неглубокая – рукоятка пистолета скользнула по кости, не задев ее. Кутья вызвал просто в палату милиционера и все рассказал ему. О случае с художником немедленно сообщили Грицая. Все это еще раз подтвердило, что погоня на правильном пути.
XVIII. Молитвенный дом
На окраине Энск стоит одноэтажный дом, огороженный сплошным, окрашенным в зеленый цвет высоким забором. Над калиткой забора доска с грубо вырезанным из дерева изображением солнечного диска, от которого во все стороны расходятся семь круглых, похожих на макароны лучей. Это молитвенный дом "слуг седьмого дня".
Почти целую неделю калитка плотно закрыта. В субботу, вечером, она гостеприимно распахивается, и попасть за зеленый забор может каждый, кто захочет. Более того, высокий, седобородый вратарь встретит посетителя приветливым: "Просим заходить". Войдя в калитку, посетитель увидит посреди широкого двора, немного наискосок к другим домам улицы, молитвенный дом – небольшую, в форме правильного четырехугольника здание без окон. Над дверью ее прикреплено то же изображение солнца с семью макаронными лучами. Со двора посетитель попадает прямо в длинный зал, на потолке которого опять повторено изображение семипроменевого солнца. Стены зала обшиты досками. Естественное освещение заменяют семь светильников, каждый из которых окрашен в один из цветов радуги.