Блэквуд бережно записал адрес, фамилию. Поднялся. Потом, словно вспомнив, попросил через переводчика:
– Скажите, пожалуйста, еще и адрес руководителя секты "слуг седьмого дня". Может, заедем и к нему.
Просьба его была выполнена. Блэквуд так же бережно записал и этот адрес.
Автомобиль, нанятый Блэквуд на целый день, ждал у подъезда. Вскоре иностранец и переводчик оказались на тихой улице возле старенького поникшего домика, в котором жил пресвитер местных евангелистов.
Грошенков – не столько старый, сколько иссохший, с бледным лицом больного хронической язвой желудка – особого энтузиазма во время встречи с единоверцем не обнаружил. Но на вопросы отвечал обстоятельно и откровенно, честно признаваясь, что в секту входят только старики, молодежи там почти совсем нет, да и вообще количество верующих из года в год уменьшается. Грошенков говорил, глядя не на Блэквуда, а на Диму, как жаловался. С лица его не сходило кислое выражение, и Дима подумал, что все евангелистские дела, пожалуй, осточертели Грошенкову и пресвитер занимается ими лишь в силу многолетней привычки.
Когда вышли от Грошенкова, Блэквуд небрежно взглянул на часы и сказал:
– Знаете что, время еще есть, давайте заедем к этому, как его… – раскрыл записную книжечку, – Силаев…
…Силаев отличался от Грошенков как внешним видом, так и поведением. Это был мужчина лет сорока, совершенно лысый, с женской тучной фигурой, гладкими щеками и круглыми свинцовыми глазками под морщинистым мясистым лбом. Он производил впечатление человека неумного, но хитрого. Разговаривая, смотрел только на Блэквуда и вообще вел себя так, будто переводчик был неживой вещью, машиной, которая автоматически выполняет возложенные на нее функции.
– Скажите ему, – начал Блэквуд, – что я представляю Лигу сектантов и знакомлюсь с положением верующих в вашей стране.
Дима перевел.
– Что ж, положение, – голос у Силаева невыразительный, глухой. – Всякое положение…
Дима ждал, что он скажет дальше, но Силаев, как видно, считал свой ответ достаточно исчерпывающей и молчал.
– Много верующих посещает молитвенный дом "слуг седьмого дня"? – спросил Блэквуд.
– Посещают, как же, посещают, – ответил Силаев.
После нескольких вопросов и "дипломатических" ответов стало ясно: Силаев юлит, откровенно говорить не хочет.
Первым понял это переводчик, за ним – Блэквуд. Иностранец заметил с легким раздражением:
– Здесь моя беседа менее интересна, чем у мистера Грошенкова. Ну что ж… каждый поступает, как считает нужным. Я не имею претензий.
Прощаясь, Силаев руки переводчику не подал. В его взгляде, обращенном к Блэквуда, Дима уловил заискивание. "Если бы не было меня, непременно попросил бы денег", с отвращением подумал он.
Когда выходили из комнаты, произошла небольшая заминка. В дверях первым пропустили Диму. Силаев жестом показал Блэквуду, чтобы он шел следом. Но Блэквуд покачал головой и вежливо посторонился, давая дорогу хозяину. Тот с улыбкой сделал шаг назад. Тогда Блэквуд ласково взял его за талию и легонько подтолкнул вперед. В этот момент Силаев почувствовал, что в карман его пиджака проскользнул пакет. Потрясенный, Силаев чуть не вскрикнул, но гость сжал его руку и бросил на него такой красноречивый взгляд, что руководитель секты на несколько секунд потерял дар речи.
Проведя посетителей к крыльцу, Силаев долго смотрел вслед машине, пока она не скрылась за поворотом…
– В гостиницу, – сказал Блэквуд, когда отъехали от дома Силаева. – Благодарю вас за услуги, мой молодой друг.
– Я вам еще сегодня нужен? – спросил Дима.
– Мой деловой день кончился. К вечеру я сделаю небольшую прогулку для моциона, в одиночестве, я так привык.
Мистер Блэквуд сказал правду. Вернувшись в отель после бесед с руководителями сект, он немного отдохнул, затем, сменив дневной, спортивного покроя костюм на менее заметный, обычного темного цвета, спустился в ресторан. Ужинал долго, уставившись в тарелку, не поднимая глаз.
Когда совсем стемнело, Блэквуд расплатился и разваливающейся походкой человека, хорошо поевшего, вышел из ресторана. Не торопясь прошел один квартал, второй, третий, сворачивая то вправо, то влево. Казалось, он прогуливается без определенной цели.
Подойдя к многоэтажному дому на малолюдной улице, Блэквуд остановился у подъезда, достал сигарету. Закурил. Пристально огляделся. Юркнул в дверь.
Быстро поднялся по лестнице, перешагивая через ступеньку. Между четвертым и пятым этажами снова остановился. Никого нет. Тихо.
То, что произошло дальше, заняло несколько секунд. Блэквуд сорвал с себя пиджак, вывернул его на другую сторону и надел. Теперь на нем была грубая, поношенная куртка. Такие же простые синие штаны он вынул из-за пазухи и натянул поверх своих. Мягкую шляпу спрятал в карман, достал кепку, надвинул на лоб.
Из дома вышел человек, одеждой похож на рабочего-портовика, матроса торгового флота. С этого момента мистер Блэквуд стал Павлюком.
Он шел быстро, уверенно, как человек, который хорошо знает, куда ему надо попасть и для чего именно. Полчаса быстрой ходьбы – и Павлюк оказался у дома Силаева. Постучал тихо, отрывисто.
Загремел засов, дверь открылась.
– Один в доме? – спросил Павлюк в Силаева.
– Один.
– Тогда поговорим здесь.
– Как вам угодно, – Силаев был немного ошеломлен преобразованием мистера Блэквуда, но придерживался прежней выжидательной тактики – пусть посетитель сам скажет, что ему надо.
– Начнем с основного. Вот, – Павлюк вынул толстую пачку кредиток, протянул Силаеву.
Круглые глазки руководителя загорелись хищной жадностью. Павлюк понял, первый ход сделан правильно, добавил:
– Закончим дело – получите еще.
– А какое дело? Какое? – забормотал Силаев. Намек, что деньги даны недаром, немного испугал его. Однако он уже не мог преодолеть алчности и дрожащими руками засовывал пачку во внутренний карман, от волнения не попадая в него.
– Вы прочитали письмо, знаете, от кого он, знаете, что мне надо безоговорочно повиноваться?
– Знаю, ваша милость.
Павлюк уловил в голосе Силаева нотки неуверенности, сомнения. Пожав плечом, неожиданно сказал:
– Я тоже кое-что знаю. До войны вы сидели в тюрьме за мошенничество. Вышли, когда город заняли немцы.
Силаев не ответил.
– В годы оккупации служили чиновником городской управы. Сейчас живете под чужой фамилией… Как видите, нам с вами лучше ладить.
– Да я что? Разве я против…
– То-то… Мне надо поездить по стране, чтобы без всяких переводчиков и лишних свидетелей узнать о положении сектантов в Советском Союзе. Ничего страшного в этом нет, я не разведчик, не диверсант. Помогая мне, вы почти ничем не рискуете… Вам нужно сохранить некоторые вещи, которые я у вас оставлю, и перепрятать меня на время, пока утихнет шумиха в связи с моим исчезновением и меня перестанут охранять на выездах из города.
– Это так, это нужно, – подтвердил Силаев.
– И потом, когда вернусь, вы дадите мне убежище.
– Трудно, ох трудно, – забормотал Силаев. – Человек не иголка, где ее спрячешь? У меня здесь нельзя – верующие ко мне изо дня в день ходят, как бы не увидели. К кому бы другому повести…
– Нет! – Резко перебил Павлюк. – О моем приезде никто не должен знать.
– Да, я то и говорю… В молитвенный дом нельзя… Не понимаю, хоть в яму вас сажай…
– В какую яму?
Силаев махнул рукой.
– Здесь… один есть. Подвиг принять хочет. Как схимник, так сказать. На участке, где молитвенный дом наш, флигелек стоит. В флигельке подвал. Так он хочет в подвал сесть и три года там просидеть – богу на славу, себе на подвиг.
Павлюк пожал плечом.