В конце концов и ее отмели и не включили в новый план. Эта третья магистраль должна была соединить конец Большой Дмитровки с Малой Дмитровкой близ начала Успенского переулка, вероятно сровняв с землей владения Уварова.
В списке допущенных к постройкам по разрешению комиссии от 1 декабря 1814 года встречаем имя Уварова, но, принимая во внимание еще не полностью отвергнутый план Гесте, нельзя сказать с полной уверенностью, получил ли он разрешение отстраивать именно центральный дом. Возможно, речь шла о каких-то сооружениях в глубине двора.
Таким образом, точных документальных данных о времени постройки центрального дома у нас нет, но множество косвенных доказательств говорит в пользу того, что центральный дом горел и между 1815 и 1823 годами был отстроен на старом фундаменте. За это говорят и его архитектурные особенности.
Строительство Москвы после пожара могло идти быстрыми темпами во многом благодаря тому, что уже существовало несколько альбомов «образцовых» проектов фасадов жилых домов, имевших целью помочь в застройке губернских и уездных городов, не располагавших порой достаточно квалифицированными архитекторами. Случилось так, что альбомы эти оказали неоценимую помощь при застройке Москвы. Не будь этих образцов, едва ли Москва возродилась бы так быстро и целостно. И как бы странно для нашего слуха ни звучало — «типовой дом первой трети XIX века» — понятие это вполне правомерно. Вместе с тем постройкам этого периода, несмотря на схожесть силуэтов, характерных для господствовавшего нового классического стиля, чужда стандартность: архитекторы, используя арки, колонны, портики, все многообразие архитектурных деталей и лепных или резных украшений, добивались огромного разнообразия. О. И. Бове, утверждая рисунки фасадов, также нередко улучшал «образцовые» чертежи. Имя архитектора, проектировавшего дом на Малой Дмитровке, неизвестно, но можно предположить, что Бове утверждал проект, и как знать, быть может, рукой его были сделаны и на этих чертежах, как на многих других, какие-нибудь изменения или дополнения.
Участок, на котором расположился дом, был довольно велик и спланирован согласно наиболее распространенной схеме: дом стоит фасадом на красной линии, а вход, вернее, несколько входов устроены со двора, куда могли через ворота въезжать экипажи.
Поскольку любая, даже незначительная, перестройка и даже ремонт требовали разрешения, в архивном деле дома все они нашли отражение. С 1823 по 1906 год (последний, имеющийся в деле) серьезным изменениям главный дом не подвергался, они касались в основном хозяйственных построек на заднем дворе. Единственная перестройка, сказавшаяся на его облике, предпринята в 1893 году, когда был снесен портик с шестью колоннами и заменен висячими балконами на кронштейнах в центре и по бокам. Эти преобразования, бесспорно, обеднили фасад, и центр восприятия переместился на угловой флигель с полукруглым балконом. Рисунок фасада, относящийся к концу XIX века, позволяет сделать вывод, что в остальных архитектурных деталях дом сохранил свой вид.
Как большинство московских жилых домов, в отличие от Петербурга, где преобладала каменная застройка, этот дом деревянный, «на каменном этаже». Дом двухэтажный, с мезонином, с двумя асимметричными ризалитами, направленными в сторону двора,— по тем временам обширный. Это можно утверждать, поскольку в альбомах «образцовых» проектов, соблюдающих определенные пропорции между этажностью и количеством окон, а тем самым и между высотой и длиной здания, не встречается двухэтажных домов более чем в 11 окон. Судя по рисунку конца XIX века, их было именно столько, и вряд ли со времени постройки это число резко увеличилось. Вообще же нечетное количество окон по фасаду было одним из архитектурных правил послепожарной застройки.
Помимо центрального дома на красную линию выходят два несимметричных боковых флигеля. Между ними и главным домом располагались ворота, все три строения имеют общий декор (междуэтажный пояс, клейма с изображением лир и венков), составляют единый ансамбль. Строение, образующее угол Малой Дмитровки и Успенского переулка, здесь закруглено, а дугообразный балкон на втором этаже, появившийся в конце XIX века, придает ритмический рисунок повороту, подчеркивает архитектурную значимость этого отрезка улицы. Угловым участкам вообще с начала прошлого века отводилась особая роль: недаром выходящая в переулок стена дома также считалась фасадом.
Чтобы представить себе более полно, как выглядел дом, скажем несколько слов об окраске. С 1816 года архитекторы стали брать с домовладельцев подписку «о неупотреблении грубого цвета красок». Разрешены были только светлые колеры: белый, дикой (светло-серый), палевый, бледно-желтый, с прозеленью. Вскоре ограничения коснулись и цвета крыш — допускались дикой, зеленый и красный.
В течение двух третей XIX столетия хозяйственный Двор постоянно пополнялся различными подсобными помещениями и пристройками. В глубине двора был сад или, по меньшей мере, огород. На заднем дворе появляются подвалы, сараи, деревянный крытый колодец, каретный сарай, перестроенный впоследствии в конюшню, несколько деревянных одноэтажных небольших строений, обозначенных как нежилые. Позднее •наблюдается противоположный процесс: число мелких подсобных построек уменьшается, едва ли не каждый год испрашивается разрешение на их слом. Это вполне естественно и отражает процесс развития промышленности и торговли, утрату значения подсобного хозяйства при городском доме.
К сожалению, мы почти не располагаем сведениями о внутренней планировке дома, неоднократно подвергавшейся изменениям. Единственное, что можно утверждать,— парадные комнаты располагались во втором этаже и выходили окнами на улицу, скорее всего растянувшись анфиладой. Жилые помещения смотрели во двор и занимали мезонин. Все внутренние перепланировки диктовались функциональными соображениями. Мы знаем, что, по крайней мере, с 30-х годов дом сдавался внаем, с течением времени он дробился на все большее число помещений, приближаясь по характеру к доходным домам. Львиная доля прошений в архивном деле содержит просьбу о переделке окон в двери, очевидно для устройства отдельных входов с улицы. Особенно интенсивно идет этот процесс в 60—80-х годах.
Помимо жилых квартир и крупных учебных заведений, о которых речь пойдет ниже, в доме в разное время располагались самые различные заведения: винная и пивная лавка крестьянина Кулькова, контора перевозки мебели Третьякова, модное заведение Соловьевой, овощная лавка Толокнова и прочие.
Только в 1905 году владелец дома А. Е. Владимиров решил превратить центральный дом в особняк для своей семьи, соответственно перестроив его внутри. Испрашивая на это разрешение, он указывал, что в нем в то время имелось четыре квартиры, сдающиеся внаем разным лицам. Дробление боковых флигелей было еще более мелким.
Судьба дома сложилась так, что самые интересные главы его истории оказались связаны не с домовладельцами, а именно с теми, кто занимал сдающиеся внаем помещения. Тем не менее перечислим имена владельцев, о которых, правда, известно немногое.
Итак, не позднее 1817 года дом переходит в руки семейства Шубиных.
Как отмечал В. Андросов, автор «Статистической записки о Москве», вышедшей в 1832 году, «целая треть домов в Москве написаны на имя женщин». К этому числу относился и наш дом, который числился за женой, а с 50-х годов вдовой ротмистра Николая Петровича Шубина Анной Михайловной. С этого времени прощения о перестройках подаются ее дочерью «девицей, дочерью ротмистра Александрой Николаевной Шубиной, опекуншей над имением матери своей». Старый москвич Д. И. Никифоров, издавший в 1901 году книгу «Из прошлого Москвы» с подзаголовком «Записки старожила», писал: «На углу Успенского переулка стоял большой дом дворян Шубиных... Я помню последнего представителя семьи владельцев этого дома, бывшего офицера л.-гв. гусарского полка, покинувшего полк после случившегося с ним инцидента в бытность его караульным офицером в Петергофском дворце в царствование императора Николая I. Шубин был, хотя и добрый, но весьма вспыльчивый человек. Заметив, что один из караульных солдат напился пьян, он так рассердился, что тут же приказал наказать солдата. Крик наказуемого в караульной комнате достиг слуха императора, и он приказал узнать причину. Шубин на Другой день был подвергнут аресту и, обидевшись, вышел в отставку». Трудно сказать, конечно, насколько можно доверять этому свидетельству. Имя ротмистра Н, Шубина мы встретили в списке лиц, которые в 1826—1833 годах просили разрешения открыть в Москве литографии «для печатания эстампов, портретов, ландшафтов и т. п.». Шубин просил позволения открыть литографию для печатания на своей обойной фабрике «обоев на манер французских». К сожалению, никаких следов этой фабрики обнаружить не удалось. Трудно поэтому сказать, реализовал ли Шубин свои намерения. Между 1881 и 1885 годами дом числится совместным владением Шубиной и Оболенского, а с 1895 года целиком переходит в руки князя Владимира Владимировича Оболенского. Но ненадолго. Не позднее 1898 года он становится собственностью коммерции советника Александра Ефимовича Владимирова, который и владел им до 1917 года.