А я не верю! Ну, есть у нас паршивые фильмы. Ну, есть до предела напичканные политикой, самих от нее тошнит, А «Веселые ребята»? А «Цирк»? Их почему рабочие не смотрят? Что у них, рабочий люд так нафарширован фашистской пропагандой, что не переносит одно только слово «советский»? Независимо от достоинства фильма? Независимо от интереса к нему?
Не верю!
Не верю, но факт остается фактом. Четыре дня и три дня неизменно выражались в одинаковой пропорции. Из пяти жителей рабочих пригородов четыре ходят на иностранные фильмы, один, и то с натяжкой, — на советские. Андял клянется, что на пропаганду советских фильмов они тратят все свои деньги, а результат — ноль.
Чего только мы с Костей ни делали! Тасовали фильмы, как колоду карт, ужимали до предела время сеансов, чтобы втиснуть лишний. Даже, сговорившись тайно с деятелями из местных районных организаций компартии, сорвали сеанс одного действительно плохого американского фильма и, помитинговав на площади, сожгли его копию при организованном бурном одобрении сотни юнцов.
Ничего не помогало! Пять к одному — и баста. Полная катастрофа! Я уже готов был расписаться в собственном бессилии. Чувствовал, что решение рядом, под рукой, даже в бухгалтерские книги залезал. Но никак не мог докопаться. Не мог — и все!
Помогла... Зоя. Во время наших кинопоходов по советским фильмам она обратила внимание на одну закономерность. В кинотеатрах рабочих районов советские фильмы можно поймать только в будни. А по субботам и воскресеньям туда лучше не соваться: во всех кинозалах крутят одну только иностранщину.
— Как... Как ты сказала?
Я с головой забрался в подшивки газет, где печатались программы кинотеатров. По пятницам и выходным дням советских фильмов нигде нет. Только в центре.
А когда рабочие ходят в кино? Именно вечером в пятницу и в выходные, причем со всеми домашними: с женами, детьми, даже с бабушками! А их по этим дням угощают здесь Голливудом.
Вот тебе четыре дня и три! Вот тебе пять зрителей и разнесчастный один-единственный...
Вообще за эти месяцы Зоя здорово изменилась. Она больше не жалась незаметно в своем уголке перед гуркинской дверью, а стала настоящей хозяйкой канцелярии:
— Матьяш, с тебя отчет о вчерашнем митинге партии мелких хозяев.
— Товарищ Франкович, перевод статьи Ракоши вы должны были сдать еще вчера.
— Ланин, машина из седьмой комендатуры ждет перед воротами уже, наверное, минут двадцать!
Но все так же старательно била по клавишам пишущей машинки. Только теперь уже не двумя пальцами, а десятью.
— Похвалиться? Скоро начну пробовать слепой метод. Страшновато, правда.
— Нем бой[8], хвост трубой! — подбодрил я.
И хотел было ринуться в столовую, перехватить, что попало, и опять бежать к бой-скаутам. Там предстояли выборы, гнали старое реакционное руководство, и далеко не все обстояло благополучно.
— Погоди минутку, — остановила Зоя. — У тебя сегодня утром у скаутов случаем уши не горели?
— А что?
— Гуркин тебя так нахваливал,
— На совещании отдела?
— На совещании со мной, — губы Зои чуть шевельнулись в улыбке. — Ты и умный, ты и симпатичный, ты и добряк, каких мало...
Вот теперь у меня и в самом деле зарделись уши.
— А ты?
— Сказала, характер ужасный. Вспыхиваешь ни с того ни с сего как спичка. А что, неправда?
— Но тут же отхожу. Верно?
Она рассмеялась:
— Вы что, с Гуркиным сговорились? Это он тоже сказал.
— Сговорились? По-твоему, я его свахой подослал?.. И какой же итог?
— Итог последует в письменном виде.
— Ну хоть намекни! Я никому не скажу — слово офицера.
— Не имею права. Идет под грифом «совершенно секретно»...
Начало осени принесло Гуркину новые хлопоты. Он то мчался на своем сверхмощном кабриолете «шкода люксус супериор» (говорили, что их было сделано на заводе «шкода» всего четыре экземпляра лишь на заказ; гуркинский принадлежал прежде румынскому королю Карою) в город Баден под Веной, где размещался штаб нашей Центральной группы войск. То к нам из Бадена кавалькадой прикатывали на своих трофейных красавцах важные чины в генеральских званиях и надолго запирались в гуркинском кабинете, выставив перед дверью энкавэдэвских часовых, которые, к моему неудовольствию, все как один неотрывно пялились на Зою.
Что-то происходило непонятное.
Как-то я прямо спросил подполковника Гуркина, что бы это все значило. Он недовольно поморщился:
— Типичный пример того, как ведомственные амбиции берут верх над здравым смыслом. Требуется разместить в Будапеште еще одну боевую часть, а наши генералы никак не могут столковаться с новыми венгерскими властями. Что подходит одним, не устраивает других. И наоборот. Благо одни бы только венгры упрямились — наши генералы тоже не могут между собой договориться.
— А мы тут при чем? Чем провинились?
— Имейте в виду, старший лейтенант, кто званием ниже, тот всегда виноват.
А вскоре после этого разговора я некстати попал в кабинет начальника, когда его яростно бомбил по телефону комендант Будапешта генерал Замерцев. У того голос тонкий, пронзительный. В кабинете все слышно, что он кричит в трубку, не сдерживая эмоций.
— Мало я тебе помогал, Федор Алексеевич? А теперь, когда настал твой черед хоть в этом малом помочь мне, ты, понимаешь, юлишь, крутишь, вертишь, все норовишь остаться в сторонке...
Я поспешно развернулся на сто восемьдесят.
— Фу! — отдувался Гуркин, подавая мне резкие знаки, чтобы не уходил, остался в кабинете. — Ну что я могу, товарищ генерал?
— Организовать ты можешь, вот что! — продолжал кричать Замерцев. — Юбилей какой-то придумать, самодеятельность, понимаешь, вечер... Да мало ли что!
— Никогда в жизни самодеятельностью но занимался.
— Ну вот что я вам скажу, товарищ Гуркин! — Судя по визгливым ноткам, прорывавшимся в голосе, и по переходу на «вы», Замерцев разозлился не на шутку. — Не хотите помочь — не надо. Но знайте и вы!.. — и, видимо, хлопнул в сердцах по рычагу. Сразу стало тихо и неловко.
Гуркин с удивлением посмотрел на замолкнувшую трубку. Повертел в руке, подул, прислушался. Положил на место.
— Разъярился старикан, — покачал головой. — Видно, допекло не на шутку.
— Что он так? — позволил я себе сдержанно поинтересоваться услышанным.
— Да все те же квартирмейстерские дела... Ладно, отставим до следующего звонка и вернемся к делам текущим. Вы, вероятно, по поводу завтрашней командировки в Сегед?
— Так точно, товарищ подполковник. Приказано было перед отъездом зайти.
— Да, у меня для вас поручение к коменданту Серову. Вот письмо. А на словах передайте...
Телефон так больше и не зазвонил, хотя во время всей дальнейшей нашей беседы Гуркин то и дело поглядывал на него.
А к концу разговора не удержался и сказал:
— Да, разозлился Замерцев основательно. Придется что-то предпринять...
Вернулся я из Сегеда через два дня измученный, усталый и недовольный — не все запланированное удалось провернуть.
Гуркин выслушал меня, помолчал необычно долго — я уж подумал: не второй ли ковер? Но последовало и вовсе неожиданное:
— Не обижайтесь, старший лейтенант, я хочу спросить об очень личном. Не возражаете?
Я пожал плечами.
— Какие у вас отношения с Зоей?
У меня привычно вспыхнули щеки. Как ни странно, но особенно горела та, что пострадала от давнего рукоприкладства в кинотеатре.
— Хорошие, — ответил я.
— Отличная девочка. Я бы на вашем месте маху не дал. Женитесь: будет жена у вас, каких мало.
Я остолбенел. А Гуркин, обычно такой деликатный, продолжал лезть напролом совсем уж не в свое дело:
— Я поговорил тут с заведующим консульского отдела. У них остался всего один чистый бланк свидетельства о браке. Я попросил его сохранить для вас. Правильно, как вы считаете?
Земля подо мной ощутимо дрогнула, Конечно, я бы женился на Зое без всяких раздумий. Но какое до этого дело Гуркину? Да и Зоя что скажет? Это же не в киношку сбегать.
8
Нем бой — венгерская идиома, примерно соответствующая русской «не беда», «не так страшно».